P.S. I Hate You. Уинтер Реншоу

могу не отметить, что его часы показывают время по двадцатичетырехчасовой системе – как принято в армии. – Так получилось, что она подойдет позже.

      – Мы не обслуживаем посетителей, которые не присутствуют здесь физически, – отвечаю я. Еще одно строгое правило нашего кафе. Слишком много клиентов за годы нашей работы пытались воспользоваться этой лазейкой, поэтому ее пришлось закрыть. Но ее не просто закрыли, а задраили все люки, установив на кухне огромный монитор наблюдения, защищенный закаленным стеклом. Администрация даже обязала поваров сверяться с картинкой на экране, прежде чем начать готовить заказ, – просто чтобы убедиться, что никто не нарушает правила.

      Мужчина запускает пальцы в свои темные волосы, которые, как я теперь понимаю, подстрижены «согласно уставу».

      Военный. Держу пари, он военный.

      Должен быть военным. Стрижка, часы. Бранные словечки, странно сочетающиеся с постоянным «мэм». Он напоминает мне моего кузена Эли, который десять лет служил в армии США, и если в остальном он тоже похож на Эли, то не успокоится насчет своего заказа.

      Выдохнув, я осторожно кладу ладонь ему на плечо, несмотря на то, что мы не должны по каким бы то ни было причинам прикасаться к посетителям; но этот парень ужасно напряжен, и его мускулистое плечо просто умоляет о мягком прикосновении.

      – Просто… подыграйте мне, ладно? – прошу я. – Я посмотрю, что тут можно сделать.

      Этот человек служит нашей стране. Он сражается за нашу свободу. Несмотря на тот факт, что он, несомненно, изрядный наглец, он заслуживает хотя бы второго блинчика.

      Мне нужно проявить творческий подход.

      Вернувшись на кухню, я передаю его заказ и еще раз проверяю, не нужно ли чего-либо чете Карнавалес. Когда я направляюсь, чтобы заново наполнить кофейник, я прохожу мимо стола, за которым сидит толпа визжащих детишек. Один из них только что скинул огромный блинчик со своей тарелки прямо на пол, к вящему испугу своей матери, которая громко ахает.

      Наклонившись, я поднимаю липкий круг теста с пола и кладу обратно на тарелку.

      – Вам принести с кухни замену? – спрашиваю я. Им повезло. Это единственный случай, когда предусмотрено исключение из правил, и в доказательство я должна предоставить грязный блинчик.

      Ребенок визжит, и я едва слышу, что пытается сказать его мать. Окинув взглядом стол, я вижу пять мелких безобразников, все в возрасте не более восьми лет. Все они одеты в наряды от «Burbary», «Gucci» и «Dior». У матери накачанные ботоксом губы, на указательном пальце правой руки сверкает кольцо с огромным камнем; отец сидит, уткнувшись носом в телефон.

      Но я им не судья.

      В Лос-Анджелесе не так-то много хороших заведений, дружелюбно настроенных к детям, и вряд ли «Mr. Chow» или «The Ivy» примут этот шумный выводок с распростертыми объятиями. Я даже полагаю, что там нет специальных высоких кресел для детей.

      – Не хочу блинчик! – кричит в лицо матери старший из этих загорелых беловолосых гремлинов, и ее безупречно-спокойное лицо идет алыми пятнами, почти в тон ее дорогой сумке «Биркин».

      – Просто…