Гадко. Грустно. Глумливо. Сборник рассказов. Ольга Красова

Спешивались потом, на берегу усаживались, а Артемий рядышком, травку щипал, да на нас косился – словно что-то улавливал, внятное его уму. Бывает, донник найдёт, обнюхает с упоением, ухватит губами и давай перекатывать во рту. Настька, когда к нам шла, всегда по дороге былинку эту срывала – улакомить своего причудника.

      С приятелями мы тоже водились – я с пацанами, Настасья с девчатами. На озеро общей компанией собирались, вечером в клуб на танцы. Парни на Настьку и раньше заглядывались, а как она всадницей «заделалась», так ухажёры косяками пошли. Что ж тут удивительного: дух перехватывало смотреть на них обоих, тандемом гарцующих. Но Настьке, казалось бы, все эти свидания и неинтересны были. Да и некогда. Хозяйственные хлопоты, сезонные страды, а досуг весь Артемию посвящался. Я и сам был не ходок по свиданкам: и своим старикам помогал, и Настиной бабке – она вдова уже давно, мужская подмога в хозяйстве иногда требовалась.

      Дед вот только ковырнуть любил. Приведёт, бывало, Настька Артемия к нему в кузницу подковки новые сладить, затеет с дедом разговор, а я стою рядом, мнусь, будто чужой. Дед потом непременно, по старой своей привычке, в бок толкнёт локтем, а на ухо досадливо: «Эх, дурень ты».

      А чего дурень? Когда гляжу на неё, так ничего, кроме сестринского расположения к себе и не примечаю. Она всегда смотрит на меня прямо, глаза не отводит, не смущается, щеками не рдеет. А в неловкость вгонять неуклюжими ухаживаниями я не решался. Видать, и правда дурень.

      Скоро начались у обоих институты-сессии – по полям уже, как прежде, не наскачешься. Изредка переписывались с Настькой, учебными успехами делились, волнениями. А потом бабка Настина сдавать стала, её в город забрали. Артемий тосковал по белокурой наезднице своей. Я, когда стариков навещал, объезжал его – так он покладисто чересчур меня принимал, больше даже безучастно. И донник разлюбил. Сорву, протяну – равнодушно посмотрит и морду отвернёт.

      А следующим летом Артемия в деревне уже не было… Дед из комода конверт достал и молча мне протянул. Я бегал глазами по размашистому Настькиному почерку и силился поверить в написанное.

      – Из магазина вертаюсь – фургончик у калитки стоит. Особливый такой, коневозом зовётся, – рассказывал дед, когда я письмо дочитал. – а в доме уже Настасья с моей старухой и отцом своим чаи гоняют. Говорит, не могу, дед Ильич, без сваво Артемия! И письмо енто тебе передать просила.

      Вот уж никто не ожидал от Настьки такого сумасбродства! Коня в город привезти. Ну, пусть не совсем в город, а в загородное хозяйство. В письме Настька сообщала, что задумка эта ей давно в голову вошла. А дома, когда из деревни вернулся, меня уже другой конверт ждал. С фотографией внутри. Настасья моя с Артемием, шею его обвила, улыбается. А у того травинка промеж зубов. На фотокарточке не разглядеть, но донник, должно.

      А потом… Потом полетели годы. Переписка наша слабела. В одном из писем Настька невзначай сообщила, что вышла замуж. А в последнем