Дом Поэта. Лидия Чуковская

образом имел полную возможность ознакомиться со страницами, посвященными ему в книге, и с Указателем, где он, еще живой, был зачислен в покойники. Указатель сокращает ему век на четыре года.

      Я привела десять ошибок из Указателя. Могу привести еще десять, а если понадобится, двадцать, и притом существенных. Так, например, Энгельгардт, упомянутый автором на странице 259, [238] тот, чьи работы, по словам Н. Мандельштам, ценила Анна Ахматова, это вовсе не «Энгельгарт, Николай Александрович (1866—)», как разъяснено в Указателе, а Борис Михайлович Энгельгардт (1888–1942). Тот был нововременец, автор легковесной и тенденциозной истории русской литературы XIX века, этот – серьезный мыслитель, исследователь Достоевского и Гончарова. Речь идет о другом литераторе, другом лице.

      Еще? Можно бы и еще, но зачем? Разве что для предупреждения читателей, которые вздумали бы этим указателем пользоваться. Но хватит, при чем тут вообще указатель: пишу ведь я о самой книге Надежды Мандельштам. Автор никакого отношения к таким мелочам как указатель не имел и иметь не мог; для Надежды Яковлевны это слишком низкая область[4]; естественная сфера обитания Н. Мандельштам – высоты мысли. Надежде Яковлевне уж наверное известно, что поэта Жуковского звали не Василий Иванович (как Чапаева), а Василий Андреевич. Ее родная стихия – философия, проза и, в особенности, – поэзия.

      2

      Надежда Яковлевна Мандельштам всю свою сознательную жизнь провела на Олимпе, в тесном общении с двумя великими поэтами: слева Осип Мандельштам, справа Анна Ахматова. И мало сказать в общении. Эти трое представляли собой некое содружество: «мы». «Мы» – это они трое: Осип Мандельштам, Анна Ахматова и жена Мандельштама, Надежда Яковлевна. «Вокруг нас копошились[5] писатели», – вот позиция, с которой Надежда Яковлевна взирает на мир (386) [351]. Писатели копошились, по-видимому, даже не вокруг, а где-то глубоко внизу, у подошвы, – с такой высоты, сверху вниз, оглядывает их мемуаристка.

      «Шкловский, Тынянов, Эйхенбаум, Гуковский, цвет литературоведенья двадцатых годов, – о чем с ними можно было говорить?» – спрашивает она, пожимая плечами (259) [237].

      В самом деле?!

      «Они… на живую речь не реагировали».

      «Мы» не всегда и не во всем бывали единодушны. Ахматова да и Мандельштам иногда проявляли, по сравнению с Надеждой Яковлевной, излишнюю снисходительность.

      Ахматова «называла Энгельгардта и уважала Томашевского. Их я не знала, но видела статью Энгельгардта о Достоевском и подумала, что здесь что-то было».

      Очень приятно.

      Мандельштам сильно хвалил, к удивлению Надежды Яковлевны, труд одного писателя, но потом признался жене, что только из жалости.

      Место свое на Олимпе и право свое говорить от лица О. Мандельштама и Анны Ахматовой «мы» Надежда Яковлевна обосновывает с большой заботливостью.

      «Весь наш жизненный путь мы прошли вместе» (257) [236].

      «Все-таки нас было трое и только трое» (260–261) [239].

      Я потому и считаю своею обязанностью

4

Действительно, во всех изданиях «Второй книги» в России, состоявшихся уже после смерти автора, ошибки в указателе были устранены публикаторами. – Со cm.

5

Курсив всюду мой. – Л. Ч.