Восхождение. Александр Петров

за тобой приударил, серенады под твоей лоджией пел бы, цветами тебя завалил!..

      – Верю, Димочка, верю, милый, – грустная морщинка ложится на ее нежное лицо. – Да вот только есть только то, что есть, и ничего больше… И улица уже кончается. Вон и дом мой, – она кивает в сторону панельного здания. – А ты сейчас уйдешь? – в ее голосе слезой дрожит мольба.

      – А ты пригласишь?

      – А ты пойдешь? – белозубая улыбка мгновенно освещает ее личико.

      – Конечно. Если можно.

      – Ха-ха! – хлопает она ладошками. – Тогда давай заскочим в гастроном. Я тебя накормлю. Мне очень, очень хочется тебя покормить.

      – А твой котище сибирский не вцепится мне в физиономию? Они ревнивы.

      – Я его на цепь посажу.

      В прихожей она зажигает тусклую бра и снимает пальто. Я оглядываюсь.

      – Ты знаешь, Светик, в этой твоей прихожей живет какая-то неразгаданная тайна. С нее многое начинается в твоем доме.

      – Фантазер ты мой милый, – девушка обнимает меня и губами прижимается к немецкому галстуку в диагональную «дипломатическую» полоску.

      – Эй, это запрещенный прием. Ведь я с сумками и не могу сделать того же.

      – Брось ты их…

      – Все же лучше поставить…

      – Брось ты их…

      Сумки падают на пол, ворчливо громыхают жестянки, жалобно звякает стекло.

      – Все-таки хорошо!.. Это очень, очень хорошо, что товары выпускают в такой прочной упаковке. Кажется, ничего не разбилось, – несу что-то идиотское, с трудом шевеля пересохшим языком. – Светик, пощади!

      – Еще немножко…

      Мы стоим, обнявшись в тесной прихожей, а внизу жмется к ногам и мурлычет басом огромный кот.

      – Ну все… Иди в комнату. А я в ванную – приведу себя в порядок.

      В комнате я ищу по стенам свой портрет, висевший раньше на доске почета, но не нахожу. Кот устраивается в кресло напротив и подозрительно наблюдает за чужаком. Мои приглашения на колени он игнорирует с ухмылкой превосходства.

      «Остановись!» – вопиет изнутри лучшая половинка моей души и выталкивает на поверхность сиюминутной памяти образ молчаливой художницы, поднявшей в этот миг на меня задумчивый, полный укора прозрачно-голубой взор. Не лучшая половина мгновенно парирует: «Нужен я этой шизофреничке! Да она и не заметит, если я помру».

      Но все же останавливаюсь в этом полном безумии расхристанной плоти. Унимается сладкое тревожное трясение в животе, рассеивается розовый слякотный туман.

      Пока юная обольстительница готовит единственное в ее меню блюдо из собственного тела. Эту превеликую ценность, данную ей от рождения на радость окружающим, как цветок, но используемую только им на пагубу, как источник удовольствий и капитал, который необходимо хорошенько вложить в дело для получения максимальной прибыли, пока он в результате множественного использования не по назначению вовсе не испортился, подернувшись тленом греха, морщинами, ожирением, отеками.

      Мой лукавый разум сейчас будет внушать, что это природная необходимость,