Корни небес. Туллио Аволедо

вокруг нас продолжается нормальная жизнь. Максим покачал головой, когда я высказал ему эти подозрения.

      «Боюсь, что так везде, – сказал он мне. – Вся планета полетела к чертям. Сначала бомбы, а потом то, что мы когда-то называли ядерной зимой. Может, через тысячи, через миллион лет какое-нибудь насекомое – хотя бы один из тараканов, они будут последними выжившими… – эволюционирует в форму, похожую на пчел. Какое-нибудь семя, спрятанное в глубине, снова зацветет. Наша планета снова покроется зеленью, и будут цвета, и свет, и жужжание насекомых, и щебетание птиц… Но пока что мир спит сном, глубоким, как смерть, и по поверхности Земли бродят создания, будто вышедшие из кошмара. И, так или иначе, нас там уже не будет», – заключил мой друг, подняв пустой стакан в знак иронического тоста за наш вид.

      Я отрываю руку от блестящего металла, покрытого настолько безукоризненной краской, что она кажется новой. «ЯМАХА» – написано на боку машины.

      – Вы умеете водить такие, святой отец? – спрашивает Дюран, открывая еще одни мотосани, черные и выпуклые, как скарабей.

      – Да. Там, где я провел детство, зимы были сибирские. Я уже очень давно не водил, но думаю, у меня не будет проблем с…

      – Чистейшая правда. Говорят, что ездить на велосипеде – это как заниматься любовью, – комментирует Бун за моей спиной, срывая ткань с красных, как и стоящие передо мной, мотосаней. – Хоть это и не велосипед, а вы явно не знаете, каково заниматься любовью…

      – Исчезни, Бун, – приказывает капитан.

      – Благословите меня, капитан, ибо я сказал правду, – усмехается солдат, удаляясь к рабочему столу, вокруг которого собрались все остальные участники экспедиции, за исключением капрала Росси. Маленький итальянец стоит у двери, так сосредоточенно глядя на жалюзи, как будто боится, что они могут в любой момент сбежать.

      Дюран улыбается:

      – Вам повезло, что вы уже умеете управляться с мотосанями. У нас нет времени на то, чтобы еще и давать вам уроки вождения.

      – Главное, чтобы Бун больше не давал мне уроков полового воспитания. Признаюсь, он мне очень надоедает.

      Дюран отряхивает рукой перепачканную сажей шершавую перчатку. Снег может даже показаться белым, но на самом деле это не так. Пепел предметов и людей, убитых в атомном пожаре Страдания, все еще путешествует во времени и периодически ложится на нас, холодный и тревожный, как ласка незнакомца.

      – Не судите Буна чересчур строго, святой отец. У каждого из нас есть своя история. И история Буна ужасна. Во время ЖАН… Великой Скорби, Судного Дня, или как вам там нравится его называть… в тот день Карл потерял всю семью. Жену, двух дочерей. Он работал в Остии, на археологических раскопках на территории порта…

      – Этот хам трудился на раскопках?!

      – И при том вовсе не как чернорабочий. Карл Бун был уважаемым специалистом по греческой эпиграфике. Одним из самых крупных талантов в этой области.

      – Остия – римский город, а не греческий.

      Дюран отрицательно мотает головой:

      – Бун