Аргентинец. Эльвира Барякина

и винной пробкой, которым его научили бездомные артисты.

      – Глядя на тебя, не скажешь, что ты водился с босяками, – сказала Любочка.

      – Почему? – удивился Клим.

      – У тебя слишком ухоженный фасад.

      Он рассмеялся:

      – Просто я насквозь пропитался духом Сан-Тельмо – я там живу. Некогда это был престижный район, но из-за эпидемии желтой лихорадки все богачи съехали оттуда и сдали свои дома эмигрантам. Там очень красиво: высокие окна с жалюзи, что ни дверь – то произведение искусства. Но народ, конечно, не шикует.

      – Теперь ты уедешь оттуда?

      – И не подумаю. В моем доме на первом этаже ресторан, на втором – итальянское семейство с шестью дочками на выданье и мамашей, которая заботится обо мне как о родном сыне. Я обитаю этажом выше, и у меня имеется прекрасный балкон с перилами в завитушках и мигающей вывеской сбоку: El palacio de la calabaza frita – «Дворец жареной тыквы». К тому же над моим окном есть лепной дворянский герб со стертой надписью на щите – так что я по умолчанию считаю его своим. Неужели такую прелесть можно на что-то променять?

      Бумажных змеев унесли, и оркестр заиграл танго. Клим хотел позвать Любочку танцевать, но она вдруг увидела кого-то за его спиной:

      – А ты тут какими судьбами?

      Он обернулся и застыл в немом изумлении.

      – Добрый вечер, – поздоровалась графиня Одинцова.

      На этот раз она была не в трауре. Огоньки китайских фонарей отражались в синем стеклярусе на ее платье, темные волосы волнами расходились от пробора до пышного узла на затылке. Она медленно обмахивалась большим черным веером, и завитки страусовых перьев колыхались, как морская трава.

      Принял за горничную… Болван, болван!

      Клим поднялся, раскланялся. Смотрел на Нину Васильевну с еще не остывшим весельем, не зная, то ли извиняться за свою нелепую ошибку, то ли говорить комплименты, то ли со всевозможным почетом устраивать ее у стола, звать официантов, заказывать все, что она ни пожелает…

      – Люба говорила, что вы учили ее танцевать аргентинское танго, – произнесла Нина Васильевна. – Может, и меня научите?

      Клим покосился на побледневшую кузину:

      – С твоего разрешения.

      Подал руку графине Одинцовой и вывел ее на танцевальную площадку.

      – Встать надо ближе.

      – Так?

      Клим положил ее ладонь себе на плечо, осторожно обнял за талию:

      – Да, так.

      – И что надо делать?

      – Следовать за мной.

      Она быстро взглянула ему в глаза. Ее легкий выдох пришелся ему на шею.

      Ощущать твердость колец на тонкой руке, прикосновение бедра – через шелк юбок; нервное напряжение спины, движение лопаток и еще кое-что: интимный шов на сорочке под платьем, которого касаешься бессовестными, немеющими пальцами.

      Танго сродни каллиграфии и живописи – это искусство письма во всех смыслах этого слова: система знаков, рассказ о том, кем ты был и кем надеешься стать.

      Клим