Четыре сборника. Леонид Иоффе

некий разводил колени

      зигзаг, проколотый насквозь.

      Не всё ли ангелам равно,

      чем сон обиженного славен.

      Давно покинули мой лагерь

      все нежные, совсем давно.

      1968

* * *

      Я зависть пышную скопил

      ко всем, кто телом чист и светел,

      шутя, языческие дети

      из вероломных тянут жил.

      ……………

      А мы тесним губами дев,

      балами губим и влагаем

      по гимну в локон и губами

      белы бываем, одолев,

      а мы напяливаем темь

      на эти светлые подъемы,

      на дюны белые, на лоно

      потом и – вдаль, по наготе,

      и наделяем далью той

      себя от темени до пальцев

      и сталью певчего скитальца

      и болью дочери людской.

      1968

* * *

      1

      Стада, ведомые к источнику.

      А за холмами – ширь.

      Для сыра нож, а для воды кувшин.

      Вот вотчина.

      2

      Смугла,

      постаивала у колодца,

      овец пасла.

      Ложе постлав – спала.

      От часа переходила к часу,

      как злак.

      Сок вязок.

      Мякоть у плода

      густа.

      Как плод, себя копила,

      как пойма – капли не отдать,

      крупицы.

      В спелость облекаясь,

      во зрелость года и плода,

      стояла статная, тугая,

      словно нектаром налита.

      3

      Сведу ручьи

      в проточный свод воды —

      проточен ход

      свободных вод

      и тих

      и чист,

      и обоймут ее нагую,

      нагую и готовую войти,

      водою обоймут ее, обуют

      нагую возле выема воды.

      Волна обула ноги. Вот

      вход в родниковую палату.

      Во гладь воды нагая вмята,

      въята во глубь и влагу вод.

      4

      Литая,

      постаивала у воды.

      И яро —

      не стыд, а сыновья —

      тяжелый

      пастух вошел к ней.

      1973

      Брат совы

      А матовая чешуя,

      кольчужно и не осыпаючись,

      одела дни певцов с их ячеством

      и безголосцев, воля чья.

* * *

      Как травоядное, но мину манекена

      лицом состроив, пережевывал бы годы.

      Да, надобно делить их с кем-то:

      страх перед паузами нагнетен в аорту

      мою – откупорит ее или промоет.

      Дремотой веки, будто мохом, заросли.

      Я не глаза имею – бельма.

      И различаю только сумерки вдали,

      покуда камень на домах не доалеет.

      Улыбкой женщина мне скрашивала день,

      но чаяла такую малость,

      что робкими души затеями

      лишь вызывала жалость.

      1967

* * *

      Она, как облако, на пир

      сует сошла – часы пропали,

      границы лопнули, и стали

      похожи планы на пунктир.

      Речами сольными оплел

      я