Хранитель Реки. Иосиф Гольман

меня ее рама, – мгновенно соврал он и состроил Береславскому такую рожу, что тот не осмелился выдать правду.

      И Петя действительно принес раму. Подошла идеально, благо размер подрамника, купленного в магазине, был стандартным, пятьдесят на семьдесят сантиметров.

      Остальное бегом (а Ефим Аркадьевич, несмотря на комплекцию, очень даже умел бегать, особенно когда дело касалось денег) выполнил Береславский: вырезал из бутылки от минералки восемь пластиковых прямоугольничков и лежавшим в кармане степлером присобачил их одним концом к раме, другим – к подрамнику, по две держалки на сторону. Картина оказалась надежно зафиксированной.

      «Увидь это Наташка, – подумал про жену Береславский, – упала бы в обморок». Все их знакомые знали историю: сама жена, ожидая сочувствия, и рассказывала, что перед свадьбой Ефим Аркадьевич письменно уведомил любимую, что никогда и ни при каких обстоятельствах ничего дома делать не будет. «Я думала, это шутка», – печально смеялась Наташка, демонстрируя гостям свою любимую маленькую дрель, также подаренную супругом.

      Но незнакомая дама приняла его подвиг как само самой разумеющийся.

      Картину упаковали в большой черный пластиковый мешок, загнутые края залепили скотчем, чтоб не проник снег – про то, что «Пионы» простояли на мольберте ползимы, все как-то забыли, – и первая проданная Ефимом Аркадьевичем картина покинула его, еще не вполне рожденную, галерею.

      – Все, – вздохнул Ефим Аркадьевич.

      И неожиданно расстроился, даже сам удивился. А потом понял, что это чувство теперь будет сопровождать его постоянно. Потому что настоящий торговец картинами действительно любит то, чем торгует, и обречен перманентно по капле выдавливать из себя – только не раба, как упоминал классик, а обычную, общечеловеческую, пусть и с арт-уклоном «жабу».

      – А с продажи? – напрямую спросил Пашка. Принятое после футбола уже успело улетучиться.

      «Эх, молодость!» – позавидовал Ефим Аркадьевич, хотя сам всегда (и в молодости, и сейчас) принимал ровно по пятьдесят, за исключением отдельных, статистически незначимых, случаев.

      С продажи – это святое. Пашка, как самый молодой, и сгонял. Купили хорошую водку, сразу литровку, потому что подошли прочие озябшие, и стеклянную банку с огурцами.

      В сопровождении хрустящего маринованного огурца пошло замечательно.

      – Ты все же маху дал, – попенял коллеге Петр.

      – Когда инвестиционную ценность подверг сомнению? – улыбнулся рекламный профессор.

      – Это само собой. Но еще когда цену называл. Сказал бы двенадцать – она бы заплатила.

      – Она бы и двадцать заплатила, – неожиданно серьезно ответил Береславский. В этой жизни он тоже кое-что понимал. – Просто еще не время.

      – Ты думаешь, Муха за двадцать будет уходить? – тоже серьезно спросил Пашка.

      – Я думаю, она за сто будет уходить, – ответил Ефим. – Но я в этом еще чертовски мало понимаю.

      Один из подошедших на раздачу хихикнул, услышав цифру. Те же, кто