Лёд. Владимир Сорокин

кивнул Боренбойм. – Когда живьем в братскую могилу кладут.

      – Есть сердечное братство, – тихо произнесла Ар.

      – Это когда один другому сердечный клапан продает? А себе искусственный ставит? Слышал про такое. Неплохой бизнес.

      – Мохо, твой цинизм скучен. – Экос взяла его левую руку. Ар – правую.

      – А я вообще скучный человек. Поэтому и живу один. А цинизм – это единственное, что меня спасает. Вернее – спасало. До второго марта.

      – Почему только до второго марта? – Экос гладила под водой его запястье.

      – Потому что второго марта я принял ошибочное решение. Я решил ездить только с водителем, а охранника не брать. Временно отдать его Рите Солоухиной. Которой? Нужен водитель. Потому что? Она ошпарила руку. Когда? Делала фондю. Сыром расплавленным, сыром…

      – Ты жалеешь, что помог ей? – Ар гладила его другую руку.

      – Я жалею, что на время изменил своему цинизму.

      – Тебе стало ее жалко?.

      – Не то чтобы… просто мне нравятся ее ноги. И как она работает.

      – Мохо, но это довольно циничный аргумент.

      – Нет. Если бы он был по-настоящему циничным, я бы не оказался лохом. Лохом. Которого взяли голыми руками.

      – Разве они были не в перчатках? – подняла тонкие брови Экос. Они с Ар засмеялись.

      – Да, – серьезно пожевал губами Боренбойм, – эти суки были в перчатках. Кстати, девочки, а где мои очки?

      – Ты ложишься в ванну в очках?

      – Иногда.

      – Они же потеют.

      – Это мне не мешает.

      – Видеть?

      – Думать. Где они?

      – Сзади.

      Он обернулся. Рядом с его головой на мраморном подиуме лежали очки и часы. Часы показывали 23. 55.

      Он надел очки. Стал надевать часы.

      В приоткрытую дверь вошла голая девочка: 12 лет, угловатое худое тело, безволосый лобок, русые короткие волосы, большие голубые глаза, спокойное и доброе лицо.

      Она угловато перекинула ногу через невысокий края ванны, ступила в нее. Подошла к Боренбойму и опустилась перед ним на колени:

      – Здравствуй, Мохо.

      Боренбойм сумрачно глянул на нее.

      – Я Ип.

      Боренбойм собрался сказать что-то, но заметил большой белый шрам на груди девочки. Он посмотрел на свой синяк.

      – Можно я положу тебе руку на грудь? – спросила девочка.

      Боренбойм перевел взгляд на ее шрам, потом посмотрел на женщин. В центре груди у каждой тоже были шрамы.

      – Вас что… тоже? – поправил он очки.

      Женщины кивнули, не переставая улыбаться.

      – Меня били в грудь ледяным молотом шестнадцать раз. – Ар приподнялась на коленях. – Смотри.

      Он увидел заросшие рубцы на ее груди.

      – Я трижды теряла сознание. Пока мое сердце не заговорило и не назвало мое истинное имя: Ар. После этого меня отнесли в купальню, обмыли, наложили повязку на раны. И потом один из братьев прижался к моей груди своей грудью. И его сердце заговорило с моим сердцем. И я плакала. Первый раз в жизни я плакала от счастья.

      – А меня били семь раз, – заговорила Экос. – Вот… видишь… один