Как закалялась сталь. Николай Островский

тебя штыком в спину.

      – Бросить все и тикать с паровоза, – предложил Брузжак, искоса поглядывая на сидевшего на тендере немецкого солдата.

      – Я тоже так думаю, – буркнул Артем, – да вот этот тип за спиной торчит.

      – Да… – неопределенно протянул Брузжак, высовываясь в окно.

      Подвинувшись поближе к Артему, Политовский тихо прошептал:

      – Нельзя нам везти, понимаешь? Там бой идет, повстанцы пути повзрывали. А мы этих собак привезем, так они их порешат в два счета. Ты знаешь, сынок, я при царе не возил при забастовках. И теперь не повезу. До смерти позор будет, если для своих расправу привезем. Ведь бригада-то паровозная разбежалась. Жизнью рисковали, а все же разбежались хлопцы. Нам поезд доставлять никак невозможно. Как ты думаешь?

      – Я согласен, папаша, но что ты сделаешь вот с этим? – И он взглядом показал на солдата.

      Машинист сморщился, вытер паклей вспотевший лоб и посмотрел воспаленными глазами на манометр, как бы надеясь найти там ответ на мучительный вопрос. Потом злобно, с накипью отчаяния, выругался.

      Артем потянул из чайника воды. Оба думали об одном и том же, но никто не решался первым высказаться. Артему вспомнилось Жухраево:

      «Как ты, братишка, насчет большевистской партии и коммунистической идеи рассматриваешь?»

      И его, Артема, ответ:

      «Помочь всегда готов, можешь на меня положиться…»

      «Хороша помощь, везем карателей…»

      Политовский, нагнувшись над ящиком с инструментом бок о бок с Артемом, с трудом выговорил:

      – А этого надо порешить. Понимаешь?

      Артем вздрогнул. Политовский, скрипнув зубами, добавил:

      – Иначе выхода нет. Стукнем, и регулятор в печку, рычаги в печку, паровоз на снижающий ход – и с паровоза долой.

      И, будто скидывая тяжелый мешок с плеч, Артем сказал:

      – Ладно.

      Артем, нагнувшись к Брузжаку, рассказал помощнику о принятом решении.

      Брузжак не скоро ответил. Каждый из них шел на очень большой риск. У всех оставались дома семьи. Особенно многосемейным был Политовский: у него дома осталось девять душ. Но каждый сознавал, что везти нельзя.

      – Что ж, я согласен, – сказал Брузжак, – но кто ж его… – Он не договорил понятную для Артема фразу.

      Артем повернулся к старику, возившемуся у регулятора, и кивнул головой, как бы говоря, что Брузжак тоже согласен с их мнением, но тут же, мучимый неразрешимым вопросом, подвинулся к Политовскому ближе:

      – Но как же мы это сделаем? Тот посмотрел на Артема:

      – Ты начинай. Ты самый крепкий. Ломом двинем его разок – и кончено. – Старик сильно волновался.

      Артем нахмурился:

      – У меня это не выйдет. Рука как-то не поднимается. Ведь солдат, если разобраться, не виноват. Его тоже из-под штыка погнали.

      Политовский блеснул глазами:

      – Не виноват, говоришь? Но мы тоже ведь не виноваты, что нас сюда загнали. Ведь карательный везем. Эти невиноватые расстреливать партизанов будут, а те что, виноваты?… Эх ты, сиромаха!.. Здоров, как медведь,