Никто не хотел воевать. Виктор Елисеевич Дьяков

его бы жизнь, наверняка, сложилась совсем иначе. Он бы не пережил того ужаса, который ему пришлось пережить, и главное – он бы сохранил здоровье. Но, увы, слишком он верил Порубайло, который стал для него высшим авторитетом во всем. И как было не поверить, ведь Порубайло не играл на публику, как большинство политических деятелей во все времена. Он искренне верил в свои убеждения, с ними жил, с ними и погиб…

      Перерыв кончился. Бригада возобновила работу. Во время перекура прочие члены бригады обсуждали последние новости из Донбасса. Богдан в этом никогда не принимал участия, но по мере возможности слушал. Он не мог точно определить на чьей стороне эти донецкие и луганские работяги. Ему показалось – ни на чьей. Они одинаково негативно относились и к любой киевской власти, и к нынешним лидерам ополченцев, ни тех, ни тех не считая достойными политическими фигурами. Ни один из них даже не дернулся ехать за кого-то воевать. Их беспокоила только судьба близких, а также родных городов и поселков. Разве что бригадир, мужик уже в возрасте переживал больше всех. Он по нескольку дней на день звонил к себе в Луганск и буквально умолял жену сберечь детей, дочь школьницу и сына-подростка, вплоть до того что не выпускать их за порог дома. А когда разговаривал с сыном, обещал ему по приезду вырвать ноги, если он вздумает записаться в ополчение и пойдет воевать. Богдан уже был далеко не тот юноша из девяносто пятого года и не столь однобоко оценивал конфликт в Донбассе. Понимал он и настроение этих работяг, не веривших ни тем, ни другим. Понимал он и то, что война, в общем, идет за то, что одна сторона хочет сохранить власть, а вторая ее захватить, и кто из них прав…

      Богдан стоял внизу, а два других члена бригады, взобравшись на подоконник, устанавливали раму стекления в оконный проем. Он подавал им инструмент и крепежный материал. Тут в его кармане «заиграл» мобильник.

      – Я отойду? – спросил Богдан у бригадира, стоящего рядом и осуществлявшего общее руководство установкой окна.

      – Валяй, – пренебрежительным тоном разрешил бригадир, в очередной раз давая понять, что Богдан бригаде совсем не нужен, что он есть, что его нет.

      Звонила мать:

      – Богдаша, сынок, как ты там?

      – Да так мам, терпимо. Ты просто так звонишь, или случилось чего? – Богдан, предчувствуя, что мать по обыкновению заведет долгий разговор, а он не хотел надолго отрываться от работы, и без того на него все косо смотрят.

      – Да, случилось. Тут тетя Галя позвонила, бабушкин поселок вчера сильно обстреливали. Тетя Галя туда звонила – никто не отвечает, вот она за бабушку и беспокоится.

      – Понятно. Видимо кому-то придется туда съездить и узнать, что и как…

      Богдан и вся семья Панасюков в отличие от Прокоповых не считали бабушкин дом под Донецком своим родовым гнездом и особо за него не переживали, впрочем, то же можно сказать и про отношение к самой Стефании Петровне. Богдан не гостил у нее, наверное, уже лет десять и про бабку думал примерно так же