Рукопись, найденная в чемодане. Марк Хелприн

пробивающегося между стволами невероятно высоких королевских пальм. Это не сон, потому что я видел эту картинку воочию. Мальчику года четыре. Он бос, и на нем надеты шортики. Вцепившись в белую тесемку, он тащит за собою игрушечную машинку, и весь мир для него ограничен садовой дорожкой. Возможно, это мой сын Фунио. Правда, у Фунио есть настоящий отец. Сердце мое разрывается на части при мысли о том, что, когда я умру, Фунио так и не успеет подрасти.

      Я приехал сюда уже зрелым человеком, успев распрощаться, последовательно, сначала с солдатской лямкой, затем с воровской отмычкой. Усы у меня были светлыми, а не седыми, и я был силен, как бабуин из зоопарка в Бронксе. Бабуин – это такая жуткая зверюга, но когда вы наблюдаете за тем, как он трясет прутья своей клетки, вы надеетесь, что он сумеет вызваться. Вам ведь не приходит в голову, что в случае успеха он сможет приняться за вас. Мы считаем свободу неотъемлемым правом живых существ. В нас живут принципы высокого идеализма, заложенные еще в детстве священниками или раввинами. Да, думаем мы, он должен быть свободным. То, что нас разделяет решетка клетки, конечно, для нас сейчас не так уж плохо, но налицо все равно слишком явное нарушение принципов мировой справедливости.

      Мне удалось вырваться на свободу. Я сбежал, ускользнув от правосудия, нарушив правила и обведя судьбу вокруг пальца. Мне стукнуло пятьдесят, Марлиз – двадцать, но в ту пору мы друг о друге и не подозревали. Я повстречал ее, когда ей было двадцать три. Она ровным счетам ничего на свете не знала и была непозволительно хороша. Наше взаимное пристальное внимание высекло искру огня, разрешившего все сомнения и загадки. Белое, захватывающее дух сияние подарило нам счастье. Мы немедленно сдались на милость друг друга, следуя вековому ритму земли, а не сиюминутным интересам, как это столь часто случается нынче с мужчинами и женщинами.

      Когда я приехал сюда, то почувствовал себя так, словно прорвался в другое измерение. Долгие годы не испытывал я тоски по родине, потому что мне чудилось, что я оказался в раю. Вместо того чтобы холодно предаваться плотским утехам, я влюбился в девушку тридцатью годами младше меня – и относился к ней с необыкновенной нежностью. В те дни я много времени проводил на утесах Сан-Конрадо – смотрел, как волны подтачивают серые скальные склоны, чувствовал, как овевает меня ветер, разглядывал пляж по ту сторону гряды.

      Что бы ни привело меня сюда, возможно, это та же самая причина, что позволяет человеку глядеть в лицо смерти. То обстоятельство, что мне было дозволено провести в покое остаток жизни, не моя заслуга. Скорее, это была привычная моя ноша, которой я особенно не дорожил и мог сбросить с плеч в любой подходящий для этого момент. Позвольте, однако, вернуться к конкретике: терпеть не могу слишком пристально вглядываться в себя. Если ты слишком пристально вглядываешься в себя, то становишься близоруким.

      Я познакомился с Марлиз, когда она работала кассиршей в отделении Банка Бразилии, у подножия холма в Сан-Терезе, где я поселился