Поверь в свою звезду!. Гульжиан Павловна Садыкова

же, мама так ничего из нее не приготовила, даже и не помню о «ее» дальнейшей судьбе, скорее всего она так и досталась, как и положено – любимцу. Тот день навсегда врезался в моей памяти; где-то боль и обида, а где-то и стыд.

      В доме у нас не было ни холодильника, ни какой другой, более-менее нормальной обстановки. Мне было известно, что в кладовке, на гвозде висит колбаса, которую очень хочется, если не съесть, то хоть кусочек попробовать. Я долго и упорно выжидала момент, чтоб пройти незаметно туда. В мыслях было лишь одно: «ну хоть немножко откусить». Было очень стыдно, и я не решалась. Наконец, как-то не осознано, все же схватила соблазнительную «палку» и было уже поздно отступать. Отломив второпях кусочек грамм на 70, я убежала за дом, на ходу жуя и давясь от страха и наслаждения. А через некоторое время была обнаружена пропажа. Боже, сколько было шума и крика! Мама, со злостью бросив продукт на пол, очень ругала нас, в роде того, что мы нехорошие и подлые. Я же тогда, так и не созналась в содеянном. Все думали, что это дело рук среднего брата Амантая, так как ему по жизни ни подлости, ни эгоизма было не занимать, он в свою очередь, конечно же, думал на меня.

      Однажды родители вместе со мной, тогда еще малышкой, пошли в гости к своим друзьям Морущенко. Возвратились домой поздно. Оставшиеся дома дети уже спали.

      Нашу бабулю почему-то раздражали такие похождения, хотя жила она отдельно от нас, а отец мой по мере возможности всегда ей помогал. Во время нашего отсутствия бабушка зачем-то надоумила Нуртая напакостить родителям, что тот и сделал, не задумываясь с превеликим удовольствием.

      В дальней комнате стоял недавно купленный у соседей старенький шифоньер, который я считала супер вещью. Вот на его-то дверце братец и выразил гвоздем все свое недовольство. Кроме того, он выбросил в помойное ведро мамины касешки (пиалушки), что были памятью о ее покойной матери.

      Я стояла и смотрела на это молча, но с большим сожалением и огорчением. Мама тоже была расстроена, но было тихо, никто не стал ругать и упрекать бабушку и Нуртая, а я своими маленькими ручонками пыталась отмыть посуду, как могла и еще долго смотрела на дверные царапины, которые со временем отец более-менее замазал полировкой.

      В доме продолжалась обыденная жизнь. Родители очень рано вставали, отец чистил двор, заносил в дом дрова и уголь, чистил сараи, кормил скотину. Мама топила печь, готовила завтрак на скорую руку, в лучшем случае это была жареная картошка. Ну а мы наперебой с Амантаем, пытались поскорее позавтракать, потому, как после его зверского аппетита и скорости, был риск полуголодным идти в школу с испорченным настроением. А ему было просто плевать на всех и на все, он жил своим умишкой только для себя, злобным и гадким, нас с ним никогда не брал мир. В памяти лишь одни постоянные оскорбления в мой адрес. Я для него была никто и ничто. Попросту, при всех, и при родителях тоже, он запросто называл меня толстой, жирной, тушей безобразной, его нечеловеческой ненависти ко мне не было предела. Но его никто за это не одергивал, а жаль. В свою очередь и я, тоже ненавидела братца, желая в душе ему всего самого плохого.