Послушайте, Лещёв!. Лев Таран

нце 30-х годов по поводу идеологически выверенных сюжетов, в ходе которой распрощались с жизнью, со свободой, с родиной множество прекрасных писателей, в том числе авторы, чьи произведения сейчас признаны классикой отечественной литературы, советское государство продолжало активное бдение за творческими экспериментами. В середине 60-х разворачивается громкий судебный процесс по так называемому «Делу Синявского и Даниэля». Абрам Терц и Николай Аржак, взяв себе псевдонимы, публиковали свои произведения за рубежом, не имея возможности издать их в СССР. Их произведения назвали «порочащими государственный и общественный строй».

      Ещё раньше, в 1957–1958 годах, организовалась травля Бориса Пастернака за роман «Доктор Живаго». Его долго готовил к публикации журнал «Новый мир», но роман вышел в Италии, и журнал тут же «доложил» об антисоветской сути романа. Скандал принял мировой размах после присуждения Пастернаку Нобелевской премии, от которой поэт был вынужден отказаться. Несмотря на то, что текст романа – удивительное явление в русской литературе, идеологические службы уже приняли сверху команду «фас». Были организованы полные обвинений автору коллективные письма рабочих и крестьян, текст романа и в глаза не видевших. Оттуда и возник знаменитый и не устаревающий, к сожалению, литературный анекдот: «Я Пастернака́ не читал, но осуждаю». Бориса Леонидовича гневно исключили из Союза писателей СССР, его дальнейшее и недолгое проживание в Переделкино постоянно контролировалось КГБ.

      Ещё один будущий Нобелевский лауреат Иосиф Бродский за свою творческую независимость в 1964 году был осуждён за тунеядство (имелась в УК СССР такая статья). Причиной стала опубликованная в газете в 1963 году заметка завистливых литераторов, имена которых отечественный читатель сейчас и не вспомнит. Доносительство было основой идеологического порядка «самой демократичной страны». Особенно – спланированное доносительство, организованное либо КГБ, либо ни бельмеса не понимающими в литературе партийными чинушами. Отбыв полтора года в колонии-поселении, под давлением мировой литературной общественности Иосиф Бродский был выселен за пределы страны и поселился в США.

      Имея такие примеры перед глазами, Лев Таран даже не пытался публиковать свои произведения, тем более за рубежом. Итог таких попыток был бы совершенно очевиден. От «очернения образа советского человека» совсем недалеко было и до «клеветы» на государство в целом. Это, как минимум, могло стоить работы, дающей средства к существованию. Поскольку советский врач не имел права «клеветать» и «очернять». А устроиться на работу в другое учреждение или на совершенно иного плана службу с клеймом «антисоветчик» было практически невозможно. Спасало поэта и проживание за пределами российских столиц: литературные Красноярск и Подмосковье не настолько бдительно изучались «охранителями» социалистического строительства. Человек, к тому же умный, с ленцой и привычкой к алкоголю, Лев Таран особо и не стремился широко знакомить посторонних со своими «очерняющими действительность» рукописями: круг его читателей составляли только близкие друзья.

      Дело самиздатского альманаха «Метрополь» 1979 года, где создатели издания опубликовали произведения ведущих литераторов современности без согласования с органами цензуры, да ещё и за границей, – не оставляло сомнений: тексты Тарана никогда не увидят свет. Только выхолощенными издательствами тонюсенькими сборниками лирики. Возможно, надежда могла появиться в постперестроечные годы, когда на книжных прилавках, на страницах ведущих литературных журналов легли стихи, рассказы, романы без всякой цензуры. Но и тут, среди низкокачественных текстов было легко затеряться. Надо было заявить о себе только отдельной книгой, которую поэт весьма хотел выпустить: готовил, редактировал старые рукописи, придумал название, придумал псевдоним…

      Но и этим надеждам не суждено было сбыться: централизованный издательский рынок рухнул вместе с книгораспространением, на его место громоздились новоявленные корпорации, настроенные на заработок денег наспех слепленными детективами и женскими романами. Да и то дело до отечественных авторов дойдёт только во второй половине 90-х, а пока массово издавалась «популярная зарубежка»: Кристи, Чейз, Сименон, Хмельницкая, С. Кинг. Поэт не дожил, не дождался. И предвидел это.

      Казалось бы, в наше время, когда ощущается интерес к серьёзной, на высоком уровне мастерства сделанной литературе, когда тексты Тарана нисколечко не утратили актуальности, поскольку жлобы, серые чиновники, равнодушные люди, эмоциональные и сексуальные переживания – никуда не исчезли, нам бы его и внимательно, да и прочесть. Однако вновь на пути встают нелепые инициативы, порой закреплённые законодательно. Вновь в фаворе ханжество, наушничество, а пренебрежение к культурному наследию достигло размаха не виданного и при советской власти. Именно поэтому издатель, как бы ему не хотелось опубликовать произведения до буквы, несмотря на то, что книжное издание это не СМИ, дабы не оскорблять чьих-либо возвышенных взоров и чувств – точками замазывает запрещённые Роскомнадзором слова, тужась донести до читателя их изначальную игру.

      Это издание не могло бы состояться без друзей автора: Евгения Попова и Эдуарда Русакова, много лет хранивших рукописи поэта и безустанно о