С неба не только звезды. Марк Казарновский

я завоевывал части Лялиного складного и такого желанного тела. Но – с большим трудом. Поэтому и я, и Ляля ходили в свободное от «любви и страсти» время бледные, с синяками под глазами. Я даже есть по вечерам не хотел, чем очень волновал маму.

      Но! Должен же этот гордиев узел быть разрублен. Или, как говорил товарищ Чехов, ружье в третьем акте обязательно выстрелит. Оно и выстрелило.

      Мы лежали на тахте и – целовались. Уже я добился расстёгнутой блузки. Уже объяснил Ляле, как это вредно – такие тугие резинки на чулки. Уже… но в это время хлопнула в коридоре дверь, Ляля вылетела из тахты, как ракета в нынешний век и, шепча: пришла тетя Тоня – начала одновременно натягивать резинку голубого цвета на ногу и застегивать блузку. Конечно, не на ту пуговицу.

      Мне было легче. Я надел пиджак, а обувь была в коридоре.

      Вот и вошла наша гибель. Тетя Антонина. Она сразу приступила к разборке и до сих пор я помню каждое слово этого безобразия.

      – Так, это что же такое, Ляля. Уже парней в дом водишь. Бесстыжая. Хоть блузку правильно застегни. А вы, молодой человек, надевайте свои ботинки и чтобы твоего духа здесь не было.

      – Подождите, я вам все объясню, – бормотал я. Сказать смело и прямо, что это любовь. Любовь и все. И про институт, и про совместную жизнь, конечно, в браке, и про многое другое, я почему-то не нашелся.

      – А мне объяснять нечево. Вон, дообъяснялся, Ленка блузку застегнуть не может. Ишь, умник, всю облапал. Давай, пошел отсюда, и чтоб духу твоего не было. Да как зовут-то его?

      – Марик, – всхлипывала Ляля, вся красная и почему-то еще больше растерзанная, чем во время моих любовных домоганий.

      – Ах, Марик к тому же. Давай, катись отсюда немедля. – Голос тети Тони набирал мощь и уже стал в фазе крещендо.

      Я выскочил из комнаты, сказав Ляле, что буду звонить. Схватил пальто и вышел на лестничную площадку. Но дверь не закрыл.

      А тетя Тоня, занятая разгромом нашей любви, орала во всю мощь разгневанной старой девы и про дверь напрочь забыла. Поэтому я никуда не ушел. А стоял и слушал. Чем дольше я слушал, тем глубже обрывалось мое еще не закаленное сердце.

      – Я тебе сколько раз говорила, рано тебе еще путаться с парнями. Хоть школу-то закончи. Ишь, на медаль она идет. Вот тебе и привесят медаль на одно место. И ково нашла. Марика! Да они, евреи, токо и смотрят, как бы от девушки получить. Прямо отвечай – в штаны он лазил?

      – Нееет, – рыдала Ляля.

      – А што у тебя резинка под коленкой? Значит, чулки снимала! Ах ты, в проститутки что ли метишь, как все Хитровские.

      – Тетя Тоня, что вы такое говорите, г-г-г, – всхлипывала Ляля.

      – Да вот и говорю, что есть. Ишь, с евреем связалась. Дак он токо о прописке у нас, небось, и думает.

      – Неет, неет, неет, – рыдала Ляля.

      – Да вот и не нет, а да. И штоб ни ногой из дому. Школа и назад, а то я рабочая, мне стесняться некогда, я и в школу могу пойти.

      Все это, видно, достало Лялю и она не выдержала. Рыдая и вытирая культурно нос, она, наконец, выговорила защитное:

      – А если мы любим друг друга. Я уже в