Ситцевая флейта. Светлана Геннадьевна Леонтьева

обточила до призм,

      до космических, звёздных субстанций!

      Мамочка, мамулечка. Я за него держусь.

      Я – над бездной. (О, не сорваться б!)

      А руки соскальзывают. Ветер пронизывает. Хруст

      слышится пальцев. Захожусь, словно в бешенном танце.

      Не отрекусь! Всё равно не прогнусь! И не сдамся!

      Ни власти. Ни горю. Ни бедам. Ни улице!

      «Глагол с глаголом – кричу – не рифмуется!

      Участие в конкурсах – преступление!

      Не надо медалей. Ни грантов. Ни премии!»

      Моё убеждение. Мировоззрение

      превыше всего. Не уйти. Не укрыться.

      Не выскрести мне из себя, словно принцип.

      Оно приросло, словно к коже рубаха.

      Я слышу, хотя я оглохла до Баха.

      Я вижу, ослепнув почти до Бочелли.

      И не отрекусь на кострах. На расстреле.

      Родная моя! Моя лучшая в мире,

      не бойся, о, мама, мне ноша – не гири!

      Не тяжесть земная! Не камень. Не плаха.

      Воззренье, как миросозренье. Паренье.

      Как миродарьенье, как миротеченье.

      И денно, и нощно моё продолженье.

      Свеченье. Сраженье. И смерть и рожденье!

      Спасенье!

      ***

      Эта песня тебе, моя дочь! О тебе. И огромной

      материнской любви, что размером с безудержный космос.

      Наставленье бы дать! Оберег бы сплести. Так бездомно

      без твоей мне поддержки. Скажи, отрастила ли косы

      ты, как я, что до пояса? Как я хочу, чтоб бесслёзно

      прожила свою жизнь ты. Мужчины – они так несносны.

      Я-то знаю, как счастье становится зверем с когтями.

      И предательство знаю, и отблеск его смертоносный.

      Я сама так бродила дорогой, тропою, путями.

      Нет, такого рецепта, чтоб не ошибаться. Соломки

      подстелить, но, увы, от соломки-то легче не станет,

      от перинки, матраса. А панцирь в душе слишком ломкий.

      У меня бьётся пульс по тебе, как лягушка в сметане.

      Это лучшее время, когда ты была здесь, под сердцем,

      это лучшее время, когда ощущаются марсы.

      Марсианский ребёнок мой! Ты галактических терций.

      Не сдавайся!

      Никогда. Ни за что. И по-царски взирай на мытарства.

      Я сегодня твои сарафанчики, юбки и книжки

      разбирала в шкафу. О, какой он большой и скрипучий.

      Мои пальцы касались, как будто кожи подмышек,

      молоко в них и пряжа льняная! И творог сыпучий.

      И веление щучье. И сказка. Емеля-дурило.

      Сколько я пролила по тебе этих слёз крокодильих.

      А точней по себе. Оттого, что ты не понимала,

      как опасны плохие компании, юноши-лалы.

      Говорят об одном, ну а сами-то, сами-то… «Нет же!» –

      я кричала тебе. Я просила. Но, видимо, мало

      у меня было слов. Только сердце одно дребезжало,

      рассыпаясь в одну невозможную, терпкую нежность.

      Помни! Я тебя жду каждый день. Каждый век. И столетье.

      Динозавром планеты. Кометой Галлея. Когда вдруг

      станет трудно дышать, заколеблются стороны света,

      буду я этой кромкой,

      к тебе простираясь из радуг.

      ***

      Лоле