Лето на хуторе. Константин Леонтьев

в запрошлом году против поста, как в городе был, ко мне заходил – а? Знаешь, что ль?

      – Знаю, как не знать. Видел я учителя твоего.

      – Ну, ну… Ох ты Маша, Маша! полно тебе чай-то лить уж меня пот так и прошибает… Ну, давай, давай чашку-то… Э-эх!

      Михайла начинал терять терпенье.

      – Да ну, старуха, говорила бы давно… Что размазываешь все – экая какая!

      – Говорю, друг, говорю… Так это учитель-то. Вот вишь ты, друг, прихожу я к нему: «Батюшка, дескать, Иван, говорю, Павлыч, отпусти к родным… всего на недельку… Я тебе другую кухарочку на это время приищу… Еще молоденькая есть у меня такая, не мне, старухе старой, чета – мордастенькая такая, белая». А он-то такой простой: «Ну, что за беда! ступай, говорит, не нужно мне твоей мордастенькой: я к Подушкину похожу пока обедать». Простой, как есть, самый простой человек. «Ну хорошо, говорю, дай Бог тебе здоровья, батюшка», да сама было и за дверь… Рада, известно… «Постой! кричит, нет ли у тебя из родных кого-нибудь… чтоб этак мне на лето поехать?» А мне сразу и невдомек… на кой пес, думаю, ему к нашим?.. «Я, говорит, понимаешь, нездоров, так хочу в деревню на лето… Узнай у своих, нельзя ли нанять у кого комнату… Да чтоб место хорошее было, веселое… чтоб гулять где было». Башка, кум, плохая, старая… «Не знаю, батюшка», да и вон из горницы… Уж это после… этак к сумеркам пришло мнение об тебе… Вот я докладываю… Есть у меня кум, Иван Павлыч, да не знаю, какое его на это будет согласие. Человек, говорю, хороший, дом чистый… Все как есть… А он и давай расспрашивать… И кто такой, чем занимается, и реки есть ли, и рощи… того намолол, что и не перечтешь… А как сказала, что ты мол, лечишь, пользуешь… засмеялся этак потихоньку – понимаешь?.. «Ну, говорит, Аксинья, уж с леченьем-то его Бог с ним… Мне еще жить-то не надоело».

      – Ну? а ты что ж? Так и смолчала? – прервал Михайла.

      – Какой смолчала!.. Опять-таки ему стала хвалить тебя… «Ну, говорит, ступай себе». Ей-Богу, такой славный человек!..

      – Ну, спасибо, старуха… Дай-ка я об эвтом подумаю, а после и ответ тебе дам. Да ты не забудь, смотри, все скажи, как поедешь.

      Михайла думал дня два и решил сначала внутренне, что это дело неплохое – взять с молодого учителя рублей двадцать пять серебром за все лето.

      Накануне своего отъезда в город Аксинья зашла на хутор проститься. Михайла предложил ей довезти ее в Салапихино на своей лошади и, сев с ней на телегу, обратился к ней с следующим вопросом:

      – А что, ведь он, то есть барин-то твой, охаверник какой-нибудь… какие-нибудь прожекты любит небось?

      – И, что ты, что ты!.. И такой-то смирный. Чтоб в карты или вино бы любил – и не подумает… Читает себе день-деньской да пишет; разве Подушкин этот, тоже учитель, забредет… так в шашки сядут… Да и то никакого буянства нет: сидят себе да свищут оба…

      Михайла изложил ей все свои условия и, оставив старуху в Салапихине, вернулся домой.

      – Ну, дочка, – сказал он Маше, – комнатку твою надо поопростать.

      – Ну, что ж… я подмету хорошенько, платье свое вынесу.

      – А где ты сама спать будешь?

      – Где? да хоть