Адмирал Ушаков. Леонтий Раковский

как звать-то?

      – Канонир первой статьи Карташев.

      – Какие из архангельцев моряки? Разве у них море? – как бы про себя заметил черный.

      – А ты откуда? – обернулся к нему Ушаков.

      – С Волги, ваше высокоблагородие, – не без гордости ответил он. – Матрос первой статьи Ефим Зуб.

      – Вот построим наш корабль, выйдем в море, тогда и увидим, кто какой моряк! – сказал Федор Федорович, уходя.

      – Верно! – понеслось ему вслед.

      «Карташев – рассудителен и спокоен, как надо быть артиллеристу. А Зуб – горяч и быстр, такому только с парусами управляться», – подумал Федор Федорович.

      Он зашел в мастерские, заглянул в громадную залу чертежной, в магазейны. Не упустил ничего. Узнал, что гвозди привозят из Пошехонья, а железо – от Демидова из Ярославля. Посмотрел в писарской караулке, сколько на сегодня оказывается по кораблю № 4 «морских служителей в нетях». Узнал, кто из них, чем и как болен. Не поленился заглянуть во все сараи – купорный, шлюпочный, блочный, даже в сарай для чистки пеньки, хотя в нем стояла невероятная пылища.

      – Ну вот, остался только парусный сарай, и все хозяйство, – с облегчением сказал Селевин.

      – Алексей Наумович Сенявин говаривал: «Мастер парусного дела – душа корабля». Зайдем-ка, Антоша! – ответил Ушаков.

      По дороге к парусникам их нагнал боцман. Селевина вызывали в контору срочно подписать провиантский табель, который озаглавливался без всякой канцелярской хитрости: «кто с кем в каше».

      – Вот, Федор Федорович, наш лучший боцман! – сказал Селевин, указывая на моряка.

      – Как звать?

      – Макаров, ваше высокоблагородие.

      – Мы его зовем попросту Макарычем.

      – Так точно, Макарыч! – браво подтвердил боцман.

      Ушаков оглядел его. Как и полагается быть боцману, крепок, смышлен и хитер. Но ничего не сказал, только кивнул головой и продолжал путь к парусникам один.

      Подходя к длинному сараю, где шили паруса, Ушаков услыхал, как чей-то мягкий тенорок рассказывает.

      Федор Федорович прислушался.

      – Лучше нашего русского леса ничего нет на свете! Березки стоят белые-белые, чистые, стройные, как девушки. А сосенки – гонкие[30], ровные, как свечечки. И на солнышке – особенно на закате – они точно золотые, так и горят. Красота неописанная! Глядел бы – и не нагляделся бы…

      Ушаков поднял брови. Он очень любил море, но и лес любил с детства.

      А тенорок, словно пел, продолжал:

      – А как подымется ветер, зашумит, загудит бор, заговорит своим голосом, – лучше моря! Сидел, бы и слушал…

      Федор Федорович зашел в мастерскую. Несколько человек шили паруса. Говорил рыжеватый небольшой, матрос.

      Увидев капитана, матрос притих и наклонился над полотном.

      – Ты из каких краев? – спросил у рассказчика Ушаков.

      – Тверской, ваше высокоблагородие.

      – Как звать?

      – Федор Скворцов.

      – Будешь у меня денщиком. Бросай иглу, пойдем!

      – Слушаю, ваше высокоблагородие! –

30

Гонкий лес – прямой, высокий лес.