Полет сокола. Уилбур Смит

оглянулась. Сент-Джон стоял у двери в лазарет с ключами в одной руке и железными наручниками в другой.

      – Не советую рассказывать брату о том, что вы обнаружили. – Голос капитана звучал ровно и холодно. – С ним я не стану церемониться… Через четверо суток придем в Кейптаун, а там – делайте что хотите. Только до тех пор не раздражайте меня. Вам так больше не повезет.

      Она смотрела на него, чувствуя себя маленькой и беспомощной.

      – Спокойной ночи, доктор Баллантайн.

      Робин спрятала брюки и рваную рубашку на дно сундука, смазала мазью ушибы и забралась в койку. В дверь каюты постучали.

      – Кто там? – спросила она, задыхаясь, не успев еще толком перевести дух после ночных переживаний.

      – Сестренка, это я, – послышался голос Зуги. – Кто-то проломил Типпу голову, вся палуба в крови. Посмотри, пожалуйста.

      В душе девушки вспыхнуло дикое первобытное торжество, которое трудно было подавить.

      – Сейчас.

      В кают-компании ждали трое: Зуга, второй помощник и Типпу. Капитан отсутствовал. Гигант сидел на табурете полуголый, в одной набедренной повязке, на шее и плечах блестели потеки черной запекшейся крови. Второй помощник прижимал к окровавленному черепу комок грязной ваты. Робин сняла импровизированный тампон с раны, и обильное кровотечение возобновилось.

      – Бренди! – скомандовала доктор.

      Будучи горячей поклонницей учения Дженнера и Листера, она ополоснула крепким напитком руки и инструменты, погрузила в кровавое месиво кончики пинцета и стала пережимать поврежденные сосуды. Типпу не шелохнулся, даже не изменился в лице… Робин по-прежнему ощущала в душе мстительное языческое ликование, никак не совместимое с клятвой Гиппократа.

      – Надо промыть, – объявила она и поспешно, пока не вмешалась совесть, плеснула крепкого бренди в открытую рану.

      Типпу продолжал сидеть неподвижно, как резной божок в индийском храме, будто не чувствовал жгучей боли.

      Перетянув сосуды шелковой нитью, доктор выпустила ее концы наружу и принялась зашивать рану, туго стягивая края аккуратными стежками, так что на гладкой коже черепа вздувались острые бугорки.

      – Когда сосуды зарастут, я вытяну нитку, – объяснила она. – Швы можно будет снять через неделю.

      «Пациент настолько равнодушен к боли, что не стоит тратить на него запас опия», – решила Робин, которой все еще владели нехристианские чувства.

      Типпу взглянул на нее, подняв круглую голову.

      – Ты хороший доктор, – произнес он торжественно, и Робин получила урок, который усвоила на всю жизнь: чем сильнее слабительное, чем противнее лекарство, чем болезненнее операция, тем сильнее впечатление, которое производит врачебное искусство на африканского пациента.

      – Да, – повторил Типпу, подкрепив слова значительным кивком, – ты чертовски хороший доктор.

      Гигант протянул руку и раскрыл ладонь, в которой лежал скальпель, оставленный Робин в трюме «Гурона». С бесстрастным выражением помощник сунул его в застывшую руку девушки