Латгальский крест. Валерий Бочков

кухне!

      Потом я бегал за полотенцем, за бинтами, которых не нашлось. Бинты заменили розовой марлей, которой давили клюкву для морса. Мать приладила компресс, застегнула английской булавкой концы марли.

      – Перелома нет, – сказала. – Потянула связки. Ничего страшного. Нужно было сразу лед, чтобы предотвратить опухоль. – Мама медицинский кончала, – зачем-то встрял я.

      – Когда это было… – взглянула на меня, потом на Ингу. – А ты вместе с моими учишься? В одном классе?

      Инга снова отрицательно помотала головой.

      – А-а-а, – протянула мать, точно поняв что-то.

      Тут распахнулась входная дверь, и в прихожую, топая унтами и хлопая рукавицами, ввалился отец. Он был белым, как будто его покрасили из распылителя с ног до головы. Целиком, включая лицо.

      – Ну метет! Доннер веттер! Видимость – три нуля! – Он бодро снял мотоциклетные очки и стал похож на енота. – А что у нас тут случилось? Погром?

      Мы втроем сидели на полу прихожей. Вокруг, в лужицах растаявшего льда, валялись обрывки полиэтиленовых пакетов, куски марли, ваты, лыжные палки, скомканные пальто, куртки и шапки.

      – Сережа, – мать укоризненно поджала губы. – В такую погоду? Ты же обещал…

      – Маруся, – отец сбросил краги на пол, молитвенно сложил ладошки, – клянусь! Димка хотел подбросить, а я туда-сюда… сама понимаешь. Закрутился! А тут свистуны мряку кинули…

      Он говорил своей обычной скороговоркой, посмеиваясь и шутливо щурясь.

      – Мишка Куцый блуданул, представляешь, на лампочках едва вытянул. Я пока своим ЦУ выдавал…

      Мать молчала, поджав губы.

      – Ну и вот… – Он запнулся, серьезным голосом добавил: – А дорога, Маруся, дорога вполне приличная, кстати. Почти не ведет. Только… только вот не видно ни хрена! На ощупь едешь!

      Отец захохотал, вдруг осекся.

      – А кто эта прелестная фройляйн? И что происходит с ее ногой? Это мой оболтус травмировал вас?

      – Это Инга, папа.

      – Да я вижу, что не Дуся. – Он снова довольно хохотнул. – Вы с моими прохвостами учитесь?

      – Сережа!

      – Прохвосты – пусть девушка знает! Лентяи и обормоты! Особенно этот, художник…

      – Пап…

      Я почувствовал, как мое лицо начинает краснеть.

      – Рядовой Краевский, доложить обстановку! – гаркнул батя; он явно вошел в раж, и теперь его уже было не остановить. – Что и как? А главное – почем?

      Только тут до меня дошло, что отец навеселе. Подшофе, как он называл это состояние. Мать тоже заметила. Она устало поднялась и, шаркая тапками, направилась в спальню.

      Отец сник. Погас, будто выключили ток. Проводил ее взглядом, повернулся к Инге и спросил:

      – Ты где живешь? На той стороне?

      Она кивнула.

      – На мотоцикле не боишься?

      – Нет.

      – Чиж, помоги фройляйн встать.

      9

      В то утро даже снег скрипел по-особенному.

      Инга шагала рядом, тесно прижавшись. Она все еще прихрамывала и держалась за