Сказание с запахом ненависти. Илья Лавров

вражеских только кормчие да гребцы, да пустые шеломы из-за бортов выставлены. А сами вражьи воины, давно уже на берег высадились, обошли войско новгородское лесочком и город без боя одною хитростью взяли. Как увидели вороги детей беззащитных, да дев младых, да стариков немощных – рассвирепели, пустили кровушку славянскую по новым улицам. Потекла кровушка в Волхов-батюшку. Брызгала кровушка из жил юных, до облаков достала. Зарумянились облака, набухли влагой, и пошел над ополчением новгородским, без брани проигравшим, красный кровавый дождь.

      Бросились новгородцы к своему городу. Да куда там – ворота закрыты, а на стене Рюриг рыжебородый стоит, насмехается. И не рот у него – яма черная посеред бороды.

      –– Выходи на честный бой! – Вадим его кличет. – Или только стариков и малых деток можешь резать?

      А злодей хохочет да по-прежнему измывается. Привели ему дочь Вадимову. Оголил Рюриг меч свой обоюдоострый, занес над девой острием вниз. Подняла она голову, закричала от страха, тут вонзил ей ворог меч меж уст по самую рукоять, убил крик на излете. Полетел крик раненный и упал со стены к ногам батюшки.

      Разъярился Вадим, ополчение на стены бросил. Разве думали-гадали, когда строили Новый город, что самим придется его осаждать. На воротах городских доспехи да щиты варяжеские от былых новгородских побед. Били в них – одной яростью пробили. Ярость тверже бревна-тарана. Дрогнули ворота, не выдержали. Хлынула из проруба кровь, что в городе застоялась. А за нею по колено в той крови вороги выскочили. И была сеча под красным дождем. И кто раненный падал, тот в крови топ. И побило много и тех и других, и снесло трупы кровавым потоком в Волхов. Принял он на дно успокоившихся, вскипел, да делать нечего – понес воды красные, как и прежде.

      Во ту пору проплывали по Ладоге-озеру иудейские купцы. Почуяли кровь, свернули в Волхов – как же не поживиться. Дошли до Новгорода, смотрят, Рюриг Яростный последних новгородцев добивает.

      –– Ты по что, – они ему молвят, – товар ценный портишь, детей режешь. Знал бы ты, русский хаган, сколь те дети стоят, разве стал бы их убивать. А продай-ка их нам – будет тебе выгода.

      Иудеям Рюриг отвечает:

      –– А пошли-ка бы вы туда, откуда пришли. Не отдам ни одного ребенка. Эти дети новгородские в рабстве выживут, да потом вернутся за моей головой. Эту поросль я лучше уничтожу и взращу свою, новую, фрусскую. Будут славить они меня, своего прародителя.

      И давай дальше новгородцев резать. Это сказка недолго сказывается, это дело праведное быстро делается, а попробуй-ка поди весь город изничтожь. Долго ли, коротко, справились варяги, никого не оставили в Новгороде. Лишь один мальчонка схоронился, просидел три дня в отхожем месте, в яме, куда мать его украдкой бросила, да велела не вылезать. Провонял малец дерьмом, пропитался, да с дерьмом хлебнул и ненависти. На четвертый день, когда резня утихла, тот мальчонка из города выбрался и пошел, куда глаза глядят. Впереди него дух дерьмовый, запах ненависти летит. Как почуют в весях дальних тот дух, знают: то идет-бредет малец новгородский, что единственный