Апокриф. Давид из Назарета. Рене Манзор

из них.

      – Почему «был»? Его что, арестовали?

      – Да. И… он сбежал, некоторым образом.

      Сама того не подозревая, Фарах задела Давида за живое. Юноша хотел было остановиться, но это означало бы не удовлетворить любопытство молодой рабыни.

      – А где же он сейчас?

      – Мне об этом ничего не известно, – нахмурился Давид.

      – И твоя мать, полагаю, тоже не знает, где он. Ищите женщину. Мужчины все одинаковы.

      – Нет. Мой отец… не такой, как все.

      Фарах уловила взволнованность в голосе Давида и решила не расспрашивать его больше. Они вошли в темный длинный туннель, усеянный отбросами, с тошнотворным запахом, выйдя из которого оказались на перекрестке натоптанных дорог, вдоль которых стояли полуразрушенные халупы.

      – Я тебе назвала свое имя и жду, что ты назовешь свое.

      – Давид. Из Назарета.

      – Хм… Галилеянин! – воскликнула она. – Из всех жителей Палестины лучше всех целуются именно галилеяне, ты об этом знал?

      – Нет, – рассмеялся он.

      – Ты чего, что я смешного сказала?

      – Ничего… Ты ничего такого не сказала, – улыбнулся он. – Далеко еще?

      – А что, если далеко, ты не пойдешь?

      – Нет, я не это имел в виду…

      – Тогда чего ты об этом спрашиваешь?

      Ему явно не удавались ответы на ее вопросы. Давид не привык разговаривать с горожанами. После семилетнего затворничества в пустыне он не знал, как себя вести. Фарах заметила его смущение и нашла это трогательным.

      – Что тебе здесь надо? – спросила она.

      – Я никогда еще не был на Пасху в Иерусалиме. Мне хотелось посмотреть, как здесь празднуют, хотя бы раз!

      – Почему только раз?

      – Ну… Это непросто объяснить, – вздохнул он, пожимая плечами.

      – М-да… вид у тебя тоже непростой, ты ведешь себя как мальчик.

      И тут они оба рассмеялись.

      Давид обогнул лужи с застоявшейся водой, из которых пили бродячие собаки, похожие на гиен. Фарах предупредила его:

      – Не смотри на них, они очень злобные.

      Чем больше Давид и Фарах углублялись в сердце этих восточных трущоб, тем ужаснее была нищета, окружавшая их. По улицам шатались оборванные, босые, сопливые дети. Они были такими же костлявыми и грязными, как и те, кто, вероятно, были их родителями.

      Неужели же назаряне решили обосноваться в забытом Богом Иерусалиме?

      – Видишь кусты тамариска там, на углу улицы? – пробормотала Фарах. – Прямо за ними есть полуразрушенная лестница, ведущая к старой дубильне. Там они и собираются.

      – Ты не пойдешь со мной? – задал вопрос юноша.

      – Я здесь покараулю, на случай, если кто-нибудь нас выслеживал. Когда я увижу что-нибудь подозрительное, я подам тебе сигнал.

      Она сунула большой и указательный пальцы в рот и два раза свистнула. Давид кивнул. Он уже направился было к кустам тамариска, но она его окликнула:

      – Эй! Назарянин! – Он повернулся к ней. – Не забудь о моих десяти сестерциях, хорошо?

      Он улыбнулся, кивнул и пошел дальше. Идти ему пришлось по