Эмигранты. Александр Олсуфьев

называется работой, службой, служением обществу, исполнением трудового долга, добыванием «хлеба насущного»…

      Ох, уж этот «хлеб насущный» и его потребитель – «брюхо ненасытное». Жил бы один – так можно было бы и перетерпеть как-нибудь, но когда от твоего «хлеба» зависит жизнь другого человека, а то и не одного, вот тут приходится кланяться в ножки тем, кто хлеб этот раздает. Неприятное занятие, однако, зная, что тип тот, ну, ничуть не лучше тебя самого, а зачастую и глупее, аморальнее, да и сообразованием у него проблемки, но… тем не менее, приходится унижаться и забывать о самом себе, чтобы получить обещанную горсть, пусть и не хлеба, а монет, но всё равно… Голод – не тётка, уговорам не поддаётся. Однако, самое забавное то, что когда «хлеб» на столе появляется регулярно, сразу же начинает тянуть на «зрелища», а вот эта субстанция безграничная – всё время хочется больше и изощрённей, и, чтобы и не скатиться назад, а получать «зрелища» ярче, утончённее, новей, лучше, чем у соседа…, приходится «крутиться» еще быстрее, кланяться еще ниже, еще глубже, а иногда так и просто ползать на четвереньках или лежать ничком, чтобы на тебя наступали, чтобы тем, другим, удобнее было достать что-то сверху или спустить вниз.

      И никуда не денешься. Попробуй, оторвись от своего стула и стола. Немедленно возникает вопрос о «хлебе насущном». И речь идёт уже не о «зрелищах», а о том, чтобы укротить «брюхо ненасытное» и не только своё. А делать-то ничего не умеешь, кроме как сидеть за этим столом.

      Раньше, когда помоложе была, так по незнанию жизни напор присутствовал в делах, искал как и где знания применить свои, но потом незаметно всё это затёрлось, угасло и остался стол и стул, но вместе с тем пришло «знание жизни», а с ним и страх, что могут отнять у тебя «хлеб» твой.

      Недаром в молитве говорится: «… Отче наш… хлеб наш насущный даждь нам днесь…», чтобы если и кланяться, так не тем, кого презираешь и кому мысленно вслед плюёшь.

      А ведь говорят и пишут, что рабство упразднили. В чистом виде – да, но придумали новые формы – изощрённые и скрытые.

      Однако время неумолимо течет и стрелка на часах касается заветной черты и всё вокруг оживает, начинает шевелиться, шуршать, передвигать вещи, выползать из-за столов, потягиваться, разминаясь перед дорогой. И в один момент, сорвавшись с места или тихонечко, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, выскальзывают, заполняя улицы и устремляясь на этот раз в обратном направлении, подобно волне, которая накатив на берег, некоторое время остаётся на месте, крутит на поверхности всякий мусор, а потом скатывается обратно в море, оставив за собой холодные и безжизненные серые конторы с бесконечными рядами безликих столов.

      Возвращаются в свои дома и за оставшиеся до конца дня часы судорожно пытаются наверстать бездарно упущенное время. Стараются для себя-любимого, для себя– страдальца сделать ну хоть что-нибудь приятное и может быть даже полезное. Однако, как правило, срываются, мечутся, хватаясь за