Я умер в Нахичевани. Рассказы. Амаяк Тер-Абрамянц

помещал свое творение среди ватных сугробов под нависшей тяжелой зеленью хвои, проводил в него лампочку от батарейки, и домик среди снегов мгновенно оживал, радостно вспыхивая квадратиками окна.

      – Э-ге-ге! – посмеивался отец. – Вокруг снег, мор-роз, а в домике тепло, уютно… – …А за окном шел настоящий, сырой таллинский снег…

      – А там есть люди? – спрашивал я.

      – Конечно, лесник чай пьет…

      – А мы к нему постучим.

      – Тук-тук…

      – Тук-тук и спрячемся, ладно?

      – А он как выскочит, с одним зубом, палкой размахивает: «Кто там? Кто там?..»

      Тут я всякий раз заливался смехом, хотя слышал эту историю не впервые – очень уж мне смешным казался этот старик с одним зубом, длинной палкой в руках и почему-то в моем воображении всегда в какой-то нелепо большой шапке.

      – Ха-ха-ха, с одним зубом!

      – С одним зубом, – подтверждал отец. – Как закричит: «А ну, кто там, вот я вас, проказники!» – и я снова смеялся.

      А домик светил иллюзией покоя в человеческой судьбе.

      Когда я подрос и мне купили краски, отец иногда вместе со мной пробовал рисовать – и всегда одно и то же: домик, что-то похожее на украинскую хату, с колодезным журавлем, темная ночь и горящий в оконце уютный огонек. Позже я узнал, что, рано потеряв родителей, отец долгое время скитался по Украине. «Беспризорник…» – он всегда хмурился, когда рядом звучало это слово. Потом были подвалы, общежития, казармы, землянки, какие-то углы в коммуналках… И на всю жизнь сохранилась привычка где придется стряхивать пепел «беломорины», без которой не мог жить и получаса. Через все детство я помню эти случайные горстки пепла то на столе, то на подоконнике, в раковине и даже на ковре (теперь в моей памяти они возникают скорбными вешками жизни его Поколения, отметинами невысказанных мыслей, неосуществленных надежд, потерь).

      И лишь сейчас, мне кажется, я разгадал природу любви отца к этим огонькам. Детство его закончилось примерно в том возрасте, когда я еще верил в Деда Мороза. В том страшном восемнадцатом году Армения, казалось, испытывала последние пред¬смертные судороги. Черной ночью деревню, где он жил с родителями, оцепили турецкие аскеры и азербайджанские мусаватисты, и на рассвете должна была произойти поголовная, без различия пола и возраста, азиатская резня. На всю жизнь он запомнил вой, который стоял в деревне в ту ночь. Выли люди, собаки, ревела скотина, и невозможно было отличить голоса одних от других в едином стоне обреченности перед ужасом небытия.

      Но вдруг забрезжило спасение. Оно явилось в образе некоего перса, который за золото пообещал провести людей в горы: он знал еще не перерезанную аскерами тропу. На Востоке любят золото особенной любовью. И перс по¬лучил столько золота, сколько мог унести – серьги, монеты, кольца…

      Перед уходом расставили на крышах горящие керосиновые лампы, чтобы издали казалось, будто деревня обитаема.

      Безмолвная