КриБ,или Красное и белое в жизни тайного пионера Вити Молоткова. Марк Олейник

Ответ – я на папином заводе был бессчетное число раз, знаю даже такие редкие слова, как «шпиндель». Шпиндель вертится – вращает кусок металла, из которого выходит красивая деталь. Шпиндель – это часть станка, которых на заводе много и производство идет полноводной рекой. Скажу еще, что на фоне других удивительных устройств, которые есть у папы, шпиндель – это каменный век.

      Рабочий день на папином заводе короткий, потому что все очень стараются и производительность труда «погуще, чем на их буржуйском “Боинге”».

      Везде царят чистота и порядок. Заводская столовая даст фору «многим буржуйским ресторанам». Там каждый день готовятся три разных меню: для тех, кто ест мясо – то есть не капризничает; для тех, кто ест исключительно овощи; для тех, кто ест что-то совсем с вывертом – вроде соевых котлеток или салата из одуванчиков. Папа, конечно, призывает «сплотиться и быть как все, но при этом соблюдая плюрализм».

      На территории завода есть бассейн, поликлиника, кегельбан и клуб, где устраиваются представления и все время выступают артисты «согласно пожеланиям рабочего человека». Если у вас есть сомнения в том, что завод может быть прекрасным, приезжайте и посмотрите – и на золотистый песок на дорожках, и на верхушки разросшихся деревьев. И даже на три банановые пальмы! Жаль только, бананы на них не растут. Зато на елках всегда есть шишки.

      Нравится ли всё, что напридумывал мой папа, его рабочим, инженерам и, положим, бухгалтерам? Или, может, они работают из-под палки? Конечно, нравится. Поэтому папу, который искренне считает, что счастье должно быть «общедоступным и повсеместным», так же искренне любят и рабочие, и инженеры, и бухгалтеры. А товарищ Серпов без конца говорит, что папа ему как старший брат, хотя вот это уже несусветная глупость.

      Время шло – папа, наверное, уже вовсю прыгал вокруг княгини и, заливаясь соловьем, показывал мощь и красоту своего завода. Где все было хорошо, но, надо признаться, кроме бассейна и кегельбана, там водились еще несознательные элементы. Кто-то прогуливал, кто-то опаздывал, кто-то, страшно сказать, умудрялся отставать в социалистическом соревновании. Как будто в соревновании все могут одновременно выиграть.

      Все эти лодыри и отстающие тоже любили папу, может быть даже больше остальных, но с ними нужно было что-то делать.

      Их брали за манишку. В моем представлении – старомодный, со множеством складок белый накрахмаленный широкий галстук.

      Так вот, нарушителя брали за этот галстук и тащили на партсобрание – нужно ли говорить, что все на заводе, конечно же, члены коммунистической партии?

      На партсобрании, которое проходило у нас дома, нарушителя «пропесочивали» и «прорабатывали». Присутствовали кроме папы товарищ Серпов и члены парткома. Не совсем понятно, зачем всю эту инквизицию разводить у нас дома, но есть у меня одна догадка. Я думаю, что таким образом папа боролся с «буржуазной негой», проще говоря – брал работу на дом.

      Из-за закрытой двери папиного кабинета в такие дни раздавались рык и стоны, так что казалось, это древнеримские львы терзают гладиатора.