Моцарт в Праге. Перевод Лидии Гончаровой. Карел Коваль

Йозефа победил. Но только не всемогущего графа Розенберга, который вырвал два листа из либретто и выбросил в огонь, потому что в них была балетная сцена, а он, как интендант, конечно же, не допустит, чтобы запрет на балеты на придворной сцене был нарушен.

      Когда мне об этом рассказал Да Понте, я взбесился, хотел бежать к императору с партитурой, мол я не допущу, чтобы моя опера была так изуродована. Но этот лис Да Понте, загадочно улыбаясь, велел мне приготовить на завтрашний день генеральную репетицию, а уж об остальном он позаботится сам. На генералку пришёл император и слушал из своей ложи с большим вниманием. Когда же в конце первого действия пошла немая сцена балетного характера между графом и Сюзанной, оркестр перестал играть, а актёры двигались на сцене как марионетки. Я прекратил дирижировать и смотрел с опущенными руками на эту комедию.

      «Что это может означать?» – спрашивает император и зовёт меня к себе, а я вместо ответа подал ему партитуру и указал это место, которое сейчас было пропущено.

      «Почему?»

      Я не отвечаю. Тогда он обращается к графу Розенбергу и предлагает ему, как интенданту, объясниться. Розенберг, растерянно заикаясь, бормочет, что, мол, придворная опера не имеет балетной труппы, после чего император приказывает:

      «Пусть ангажируют столько танцовщиков, сколько необходимо для этой сцены».

      И через полчаса уже все были на месте. Немая сцена вместе с музыкой ожила и так понравилась Его Величеству, что он прямо из ложи выкрикнул:

      «Вот теперь хорошо!»

      За эту победу я позже, конечно, дорого заплатил. Мелкое начальство не прощает, если к вам благоволят сильнейшие.»

      Граф Ностиц согласился:

      «Если бы Его Величество знал, как часто он бывает жертвой именно тех мелких начальников, которые используют его переменчивое настроение и потом приносят приказы, якобы диктованные его волей. На этом он теряет многих хороших людей».

      Моцарт подтвердил:

      «Это так и есть. Йозеф – человек настроений. Это императрица Мария Терезия была как матушка, всегда добра и справедлива к тем, кто завоевал её доверие. Тот, кого она любила, был для неё как дитя, ни за что не даст его в обиду, особенно, если заподозрит какую-то закулисную интригу».

      И снова заговорила старая дама с прищуренным взглядом:

      «На самом деле, не каждый мог бы похвастать, что сидел на коленях императрицы, как вы, Моцарт. Ведь не секрет, об этом знала вся Вена и даже обсуждала, что вы себе притом позволяли критиковать самого императора!»

      Моцарт:

      «Каждому положено то, что ему соответствует. Кесарю – кесарево, а музыкантово принадлежит людям и Богу».

      Его собеседница, понизив голос, укоризненно заметила:

      «У вас высокое самомнение, маэстро, говорите об императоре и о Боге так, будто вы с ними на „ты“!»

      Моцарт:

      «Так уж получается, ибо, как император, так и Бог любят искренность. А я –