Моцарт в Праге. Перевод Лидии Гончаровой. Карел Коваль

прямо противоположны.

      Дело в том, что «Фигаро» исчез со сцены придворной оперы. Никто не понимал – как. Никто не хотел об этом ничего знать, только лишь пожимали плечами. И тут и там я выяснял, и оказалось, это итальянские певцы жаловались, да так необыкновенно громко, что дошло до императора. Будто их партии так трудны, что им кажется, они слишком напрягают голоса.

      Вот так «Фигаро» был незаметно задвинут в архив, а на его место выступила снова победоносная, везде успешная итальянская опера. Всю дорогу из Вены до Праги меня мучил вопрос, как «Фигаро» на самом деле был принят у вас, ибо кое-кто мне говорил, что весь город полюбил его, но, знаете, ведь комплименты часто преувеличивают, а я как тот Фома неверный, должен сам убедиться.

      Когда же почтальон начал трубить о приезде в Прагу, и наш экипаж остановился перед воротами, я выкатился из него замёрзшим бубликом. Любуюсь белыми башнями, выступающими над воротами, как в зимней сказке. Достаю паспорт, прохожу досмотр таможенника, он меня оглядел, изучил подпись, насквозь пронзил взглядом. Ладно, пожалуйста, пронзил, так пронзил.

      Но тут со стены, мрачной и хмурой, вылетела внезапно прекрасная каденция кларнета, знаете, как будто солнышко выглянуло на сером небе над нами. Тот яркий радостный звук перенёс меня мгновенно в Мангейм. Так играют именно мангеймцы. А таможенник улыбается, будто узнал во мне родного человека: «Вы есть пан Моцарт, который написал „Фигаро“?»

      Я ещё не успел ответить, как мимо нас прошагал пекарский подмастерье с корзиной булочек на голове, и, как само собой разумеется, насвистывал на ходу Фигарову арию «Non piu andrai». Не отвечая офицеру, я, радостный, бросился к экипажу, зову Констанцию, дескать, слышишь ли, смеюсь, а таможенник забыл уж про досмотр. Говорит: «Видите, вы у нас как дома». Я помолодел в то мгновение на двадцать четыре года».

      У всех присутствующих в глазах был вопрос. Моцарт продолжал:

      «Да, сейчас мне тридцать один, если вычесть двадцать четыре – было бы мне семь лет. В ту пору поехали мы с папенькой и сестрицей Нанерль в Вену с концертами.

      И когда в таможне офицер осматривал нас и наш багаж, я заиграл для него на скрипочке менуэт. До сих пор так и вижу его перед собой. Ворчуна как будто коснулась волшебная палочка. На лице засияла улыбка, и разом было забыто о досмотре. Махнула командирская рука: «Пожалуйста, досмотр закончен, дорога свободна».

      Графиня Тунова прервала рассказчика:

      «Ваша еда остынет, маэстро, вы могли бы сначала доесть суп, потом докончите эту историю про вашего пекарского подмастерья, который заворожил вас у Пражских ворот».

      Все за столом рассмеялись, потому что Моцарт сжался как зайчик и быстро начал поедать мясо, которое ему порезала Констанция, спешил, чтобы продолжить свой рассказ. Он вытер рот салфеткой и снова заговорил:

      «Такой таможенник имеет гораздо больше вкуса, нежели некоторые так называемые знатоки. Его не подкупишь, это правда, но хорошей музыкой можно усыпить и его служебную бдительность.