Сиротка. Книга 2. Мари-Бернадетт Дюпюи

как в классе.

      – Ты права, – откликнулась учительница. – В доме прекрасный паркет, и его часто натирают воском.

      Эрмин оставила девочку под присмотром мадемуазель Алис и поднялась на второй этаж. Там она увидела еще шесть комнат с безупречно окрашенными стенами.

      «Этот дом содержался в образцовом порядке, – подумала она. – Наверное, кто-то приходил сюда убирать».

      По ее подсчетам выходило, что управляющий уехал из поселка в конце 1926 года, то есть три с половиной года назад.

      «Как он, наверное, сожалел об отъезде!» – сказала она себе, легкими шагами спускаясь по лестнице.

      Алис успела открыть в гостиной окна. В саду ветви хрупкого куста с розовато-белыми розами танцевали на ветру. Шарлотта уловила легкий сладковатый аромат цветов.

      – Мимин, я бы хотела подарить маме розы, – сказала девочка. – Можно мне сорвать несколько штук?

      – Конечно, Лолотта! Я нарву тебе целый букет.

      Ни ножа, ни ножниц у Эрмин с собой, конечно, не оказалось, поэтому пришлось управляться с помощью собственных ногтей. Внезапно она задумалась и тут же уколола палец. Мать Шарлотты слабела день ото дня. Она давно не вставала с кровати. Эрмин вспомнились слова песни «Белые розы». Она вздрогнула.

      «Господи, защити эту несчастную женщину!» – взмолилась она про себя.

      Через час Эрмин отвела девочку домой. На пороге сидел Онезим Лапуант и курил трубку.

      – Как себя чувствует ваша мать? – спросила девушка.

      – Как обычно, – ответил парень, вздыхая.

      Эрмин зашла поздороваться с мадам Лапуант. Ее поразил контраст между красивым домом управляющего и мрачным, плохо убранным домом семьи Шарлотты.

      Сама же девочка была счастлива подарить маме (которую звали Аглая) цветы. Сев на краешек кровати, она рассказала ей, как провела день.

      – Мы с Мимин играли в лошадку, она носила меня на спине. Она бежала быстро-быстро, а я держалась за ее шею. Еще учительница сказала, что в нашей стране много семей с фамилией Лапуант.

      – Не знаю, как вас благодарить, мадемуазель, – сказала больная женщина. – Если бы я могла ходить, я бы сама ухаживала за моей девочкой. Она очень вас любит, вы это знаете?

      – Я тоже ее очень люблю, мадам Аглая, – сказал Эрмин. – Могу я сделать что-нибудь и для вас?

      – Дочка все время повторяет, что вы поете лучше всех на свете. Мне давно хочется послушать. Говорят, в поселке развешены афиши, на которых написано «Снежный соловей целое лето поет в Château Roberval». И «соловей» – это вы, так сказала мой сын. Да, Онезим?

      Онезим пробормотал что-то невразумительное. Эрмин не могла отказать. Она отступила к середине комнаты и остановилась между заставленным грязной посудой столом и буфетом.

      Девушка спела «Золотые хлеба». Она начала с довольно высокой ноты, потом поднялась еще выше. Великолепные модуляции ее голоса звенели в убогом жилище, и тем, кто ее слушал, вдруг показалось, что стены дома раздвинулись и все пространство заполнило золотящееся под лучами солнца пшеничное поле.