Край сгубил суровый. Алексей Васильевич Губарев

в дальний уголок тайги.

      Освободив коня,  иссечь беднягу плеткой,

      Чтобы стрелой метнулся зверь домой.

      И под березу твердою походкой,

      Прильнув к стволу горящею щекой.

      Рука привычно кобуры коснется,

      Прохлада стали обожжет висок.

      Хлопок… И с ветки желтый лист сорвется,

      Недовисев и так недолгий срок.

      Разбудит эхо одинокий выстрел.

      Висок осенним кленом полыхнёт.

      Упавшего, от удивленья пискнув,

      Испуганная птаха помянёт.

      А вы, любимое небесное созданье,

      Чье имя умирая прошепчу,

      Простите неуместное свидание,

      За упокой поставив тонкую свечу.

      Воет Русь

      То ли белены обьелся сдуру,

      То ли сбылся чей худой навет:

      Вроде жив, а кажется, что умер;

      Сердце не струит незримый свет.

      Не колотится оно, как прежде

      Утоленье в женщинах ища.

      Будто кем в последние надежды

      Воткнута прощальная свеча.

      И рука незримая коварно

      Держит наготове для меня

      За года, что обронил бездарно,

      Роковой огонь у фитиля.

      Так и ждет безмолвная приладить

      Пламя восковому алтарю,

      Упиваясь легкою отрадой

      Покарать ненадобность  мою.

      Ай, смешна, етит твою в качалки!

      Есть ли, кроме Бога, судия?

      Знаешь, глупая, твои потуги жалко,

      Не замай до времени меня.

      На худой конец сыщи такого,

      Кто из скупости годки берег.

      А со мной хоть в осень, хоть весною

      Даже черт тягаться не берет.

      А что сник печально головою -

      Не утерей плачется душа.

      Это Русь во мне беззвучно воет

      Радости в просыпанном ища.

      На исповеди

      Тяжкий грех болеть, и не на шутку,

      Если хворью чуткая душа,

      Что в жестоком мире слишком хрупкой

      Оказалась, светлое ища.

      И когда болящая истлеет

      На угольях грубого вранья,

      Станет биться сердце холоднее,

      Скроет взор густая кисея.

      До слезы уже не растревожит

      Злым укусом черная молва.

      Может не такой я и хороший,

      Но и чей-то суд не про меня.

      Пусть меня заманит мрак церковный,

      Будто детства розовая ширь,

      Заманив однажды в мир огромный,

      Полный горьких тайн и грешный мир.

      Вот, тогда молясь под образами,

      Буду ждать, поникши головой,

      Над собою справедливой кары

      Уготованной немым судьёй.

      Пусть укор сечет, как будто плетью,

      Оставляя на душе рубцы.

      Для того живу на этом свете,

      Чтоб