Внучка, Жук и Марианна (сборник). Татьяна Батенёва

сражался, тяжелую рану получил… Как же мне его не величать, – усмехнулась бабушка. – Я им горжуcь, мальчик золотой.

      – Мальчик! – фыркнула Катя. – Какой он мальчик, мужик неотесанный! Ни здрасте, ни пожалуйста!

      – Ну ладно, не кипятись, – едва заметно улыбнулась бабушка. – Иди прими душ, Николай Петрович все починил, руки-то золотые у него.

      Две дороги

      Николай вернулся домой расстроенный. Катерина Васильевна явно сдала даже по сравнению с позавчерашним вечером, когда он привез ее из больницы и отбил по ее просьбе телеграмму в Питер. Он вспомнил, как с недобрым чувством к этой вертихвостке-внучке выводил слова на бланке. Катерина Васильевна не жаловалась, что внучка забыла ее и глаз не кажет. Но все время, даже на больничной койке, беспокоилась: как там Катюша, не случилось ли с драгоценной внучкой чего?

      Николай совсем не помнил эту самую внучку. Точнее, помнил какую-то пигалицу с двумя бантиками в косах, которая все время прыгала в классики перед домом учительницы. А взрослой барышней он ее не то не видел, не то не запомнил. Впрочем, уехав из села в училище двадцать лет назад, он наезжал редко и ненадолго – на несколько дней, чтобы помочь бабе Зине по огороду весной да осенью.

      Тихая безответная бабушка растила его на свою и его пенсии после того, как отец погиб на стройке «заводского» пятиэтажного дома – в стельку пьяный, провалился в неогороженный пролет лестницы как раз с пятого этажа. Через полгода угасла и мать, болезненная и забитая женщина.

      Тринадцатилетний Колька остался вдвоем с бабушкой и от отчаяния учиться перестал и начал хулиганить так, что им заинтересовался участковый, толстый и одышливый капитан Сенчуков. После очередного налета на чужой сад или пропавших из привокзального киоска сигарет он долго, пыхтя и потея, отчитывал Кольку, грозил колонией и судом. Но потом, вздыхая, отпускал – до очередной проделки. Все это кончилось бы очень плохо, если бы не Катерина Васильевна…

      Николай закурил, включил чайник. В памяти тот разговор остался так ярко, словно случился совсем недавно. В тот мокрый осенний вечер учительница увидела его через забор и позвала: «Коля, зайди-ка на минутку!»

      Стесняясь грязных рук и драных штанов, он вошел в дом, стоял, переминаясь у двери. «Пройди сюда, на кухню, – услышал он голос Катерины Васильевны. – У меня как раз пирожки поспели, давай чаю попьем».

      Он отнекивался, но учительница мягко велела пойти вымыть руки, усадила его за стол, налила огромную кружку сладкого чая, выложила горячие пирожки с большого противня. Тут он сломался – есть хотелось страшно, а дома ничего не было, кроме пустой картошки и вечных соленых бабы-Зининых огурцов.

      «Ты вот что, Коля, – сказала Катерина Васильевна, когда он выпил две кружки чаю и слупил не меньше десятка пирожков. – Послушай меня, а потом сам решай. Ты сейчас в таком возрасте, когда сам определяешь, как будешь жить. Можешь пойти по черной дороге и пустить свою жизнь в распыл, растратить на зло. А можешь выбрать дорогу белую, стать человеком, делать добро. Голова у тебя светлая, ты способный, много