Моссад. Тайная война. Леонид Млечин

он рассказал мне историю своей жизни. Вернее, я вытянул из него этот рассказ, потому что он предпочитает молчать. Я помню, что он и в юности был неразговорчив, а уж клиника для нервнобольных и тюрьма вовсе отбили у него желание вести беседы… Мы проговорили две ночи, я задавал массу вопросов и из коротких ответов нарисовал такую картину.

      – Вы ему верите? – осторожно поинтересовался Мариссель.

      – У меня такое ощущение, что он не умеет врать, – вздохнул Эдер. – Если он не хочет что-то сказать, он молчит.

      – Но ему никто не поверит, – решительно сказал Мариссель. – Убийца-рецидивист – вот каким он предстанет перед судом.

      – Я твердо решил помочь ему и не отступлюсь, – Эдер говорил тихим голосом, но уверенно. – Найму хорошего адвоката, на это у меня денег хватит. Нельзя допустить, чтобы на суде Ганса выставили убийцей-маньяком. Суд должен понять, почему он так поступил. А история с Берфельде…

      Сомнение толкуется в пользу обвиняемого. Принуждение к самоубийству тоже преследуется законом, но это все же не умышленное убийство.

      – Конечно, ваше свидетельство может изменить ситуацию, – с сомнением сказал Мариссел ь. – Но думаю, когда ваше намерение относительно разоблачения Манфреда и Берфельде станет понятным следователю, он решит, что лучше обойтись без суда. Назначит судебно-психиатрическую экспертизу, и Ганс вернется туда, где он провел восемнадцать лет.

      – Я тоже думал о такой опасности, – согласился Эдер. – Попытаюсь как-нибудь этому противодействовать.

      Мариссель решительно встал.

      – Я хотел бы посмотреть на него.

      Они тихо прошли по коридору до небольшой двери, которую Мариссель прежде и не замечал. По дороге он бросил взгляд в окно: полицейская машина стояла на том же месте. Она была особенно хорошо видна на фоне начинающего розоветь неба.

      Потом, вспоминая всю эту историю, Мариссель прежде всего представлял себе этот полутемный гараж. За перегородкой – столик, на котором какая-то еда и электрический чайник, а на кровати дремал Ганс – длинный, худой, с пергаментным лицом. Когда они вошли, он очнулся, сразу приподнялся и сел, не удивившись появлению Марисселя. Смотрел на него спокойно и вообще нисколько не волновался – в отличие от Марисселя.

      Лампочка была тусклая, и Мариссель плохо разглядел его чисто выбритое лицо. Ганс производил впечатление очень старого человека, почти окончившего счеты с жизнью, – так оно, собственно говоря, и было. Мариссель задал ему много вопросов. Ганс отвечал скупо, одним-двумя словами, междометиями, жестами. Иногда Эдер, который лучше понимал Ганса, что-то разъяснял Марисселю.

      О приюте Ганс вспоминал с удовольствием. Это были лучшие годы его жизни, самые светлые и счастливые. Его учили читать и писать, но он с большим увлечением проводил время в столярной мастерской. Чему его обучали? В основном делать гробы. Он не сознавал трагического характера своего труда, быстро стал учеником столяра,