Меня убьют четвертым выстрелом. Виктор Горошин

такого, что не было бы предусмотрено законом, – отреагировал Фолкнер.

      – А там столько вариантов, что невозможно и представить, на каком остановится уважаемый господин полицейский, – сказал молодой человек, назвавший себя адвокатом.

      – Можешь перечислить хотя бы несколько? – спросил один из его товарищей. – Так сказать, для общего развития.

      – Могу, конечно. Что же я зря столько лет учился? Нас можно привлечь за нарушение общественного порядка в ночное время, за распитие спиртных напитков в неположенном месте, наконец, за оказание сопротивления работникам правоохранительных органов.

      – Я не сопротивлялась, – сказала Кэтрин.

      – Ты же не показала удостоверение по первому требованию, а это уже сопротивление. Завтра тебя накажут, а пресса в очередной раз оповестит нацию о той опасности, которую ты и другие отдельные представители золотой молодежи наносят нашей морали и нравственности. Троих из нас выгонят с работы, остальных с университетов. Да! Чуть не забыл! Нас еще можно обвинить в попытке взрыва бензоколонки. А это уже терроризм. Предположительно, получим десять, двадцать, даже тридцать лет. Нужное подчеркнуть. Вплоть до пожизненного.

      – Я не хочу пожизненное, – вздохнула Клара.

      – Конечно, не хочешь. Но кто тебя спрашивать будет?

      – А я тебя защитником возьму. Ты меня спасешь.

      – И себя заодно. Но есть и другая возможность. Внимание! Следите за ходом моей мысли. И вы, офицер, тоже. Поскольку ваш напарник через три минуты убедится, что для общества мы совершенно безопасны, вы можете с легким сердцем ограничиться устным внушением и отпустить нас на поруки друг друга. Закон это допускает. Гуманность даже требует…

      – А я прямо кожей ощущаю, насколько вы гуманны, – убежденно произнесла Кэтрин.

      – Мы вызовем такси и уедем, – продолжал юрист. – А машину, с разрешения нашего общего друга, – он указал на Валида, – оставим здесь. Готовы оплатить парковку.

      – Правда, мистер Фолкнер, – жалобно проговорила Дженнифер, – это было бы так благородно с вашей стороны. Неужели вы отдадите мою девичью честь на поругание?

      – Представляете, – добавила Клара, – с каким прекрасным чувством вы могли бы сегодня сдать дежурство, прийти домой и рассказать близким, как спасли судьбы шестерых невинных молодых людей. И что для этого нужно? Всего лишь проявить немного человечности, которая… и я в этом уверена… нежным птенцом бьется под вашей форменной рубашкой.

      – И откуда у вас такая уверенность? – язвительно спросил Фолкнер.

      – Офицер, вы, видимо, давно не рассматривали себя в зеркале, – заметил один из ребят. – А это большое упущение. Я, как художник слова, могу отметить, например, скрытую печаль, затаившуюся в уголках ваших глаз. Не является ли она свидетельством глубоких чувств и переживаний, жизненного опыта и тщательно скрываемой доброты? Да! В силу профессии вам приходится иногда быть жестким, но, один лишь Бог видит, какие страдания причиняет