Живая вода времени (сборник). Коллектив авторов

она старше почти всех нас и играет в нашем этом сообществе роль такой лидерши… атаманши.

      Так бывает в ребячьем мире…

      При ее появлении мы слегка умолкаем как бы.

      – Сейчас, – бурчит папа.

      – «Гестапо», – шепчет некто с хихиканьем.

      Листенко свою очень толстую решительную жену называет «мое гестапо». «Вон мое гестапо идет, надо уходить».

      Все хихикают.

      Эльза важно молчит, ожидая: мол, я сказала – и жду.

      Жду я.

      Листенко думает.

      – Папа, – сквозь зубы, напряженно говорит Эльза: отвернувшись, не глядя на пацанов. Выходит, в очередной раз проверяется ее лидерство.

      Листенко молчит и думает.

      Оно ясно: ему неудобно уходить от проигранной партии.

      Надо бы сначала сдаться, а потом уйти, но и это ему непросто.

      Подходит, руки назад, и отец Шакала: умный коренастый физхимик с этой вечно-уничижающей улыбкой на слишком алых устах. Вид у него всегда: мол, и смешны ж вы, сограждане.

      Раздвинув плечами пацанов, он взглядывает на доску.

      Все замолкают, ожидая острот.

      – Да, Николай Николаевич, – лишь чуть-чуть усмехаясь говорит старший Шатов. – Советую тебе выбросить и вторую перчатку.

      Листенко лишь мрачно глядит на него исподлобья, не ожидая ничего хорошего.

      Мы совсем уж умолкаем восторженно.

      – Какую перчатку? – спрашивает серьезная Эльза.

      – Да твой папа как-то шел домой, к своему (он делает нарочитую паузу, все смеются)… к своей жене… К твоей маме. Лезет в карман, смотрит – одна перчатка. Зачем мне одна? Он ее выбросил. Приходит домой, вторая лежит на столе. Так и тут…

      Сентенция о сдаче партии вязнет в нашем смехе.

      Листенко лишь мрачно взглядывает на него.

      Кроме всего, мы знаем, что это не Листенко, а сам-то Шатов так утратил перчатки.

      И Листенко долго высмеивал его по этому поводу…

      – Ты еще расскажи, как материя исчезла, – наконец лишь слегка бормочет Листенко.

      При этом глядя на доску и напряженно думая.

      Но мы все равно смеемся.

      Мы знаем и эту историю: как перед началом какого-то «методсеминара по философии» Шатов и Листенко рассуждали в углу:

      – Вот, занимаемся философией. Вот, говорят, материя не исчезает, – повествовал Шатов. – А я вчера влез в речку, порвал трусы о корягу. Коряг нанесло воронками. Воронки блуждают: снаряды рвались, понаделали воронок, а речка песчаная, песок. Воронки и блуждают; водовороты. Люди тонут, даже пловцы. Где была мель, водоворот.

      – Ну да, – подтверждал Листенко, постепенно собирая слушателей. Подошел и руководитель семинара. – Как-то мылюсь я на реке. То есть на берегу. Вдруг крик: «Николай Николаич! Николай Николаич!» Что такое? Смотрю, Пал Семеныч Бендюгов тонет. Я, как был, морда и ж… в мыле, кидаюсь. Там ниже колен, ряска-тина, а Пал Семеныч лежит во всем этом и кричит: «Спасите, спасите! Что же вы?» Я стою над ним: «Да вы встаньте». – «Спасите!» – «Встаньте!» Наконец он встал. Ну, он ниже меня: ему как раз по колено. Я ему: «Что же вы? У меня вон и