Эхо Севера. Джоанна Рут Мейер

что она вообще не ослепла…».

      И вот в один из дней в самом начале зимы, когда над нашим городком порхал на ветру первый снежок, пришел доктор, чтобы снять повязку с левой стороны лица. Отец внимательно следил за тем, как доктор разматывает бинты. Я сама затаила дыхание. Заметив на лице отца выражение ужаса и шока, я, пожалуй, впервые подумала – случившееся со мной, возможно, никогда уже нельзя будет исправить.

      – Прикрой свой правый глаз, – сказал мне доктор. – Открой левый глаз. Ты можешь им видеть?

      Я прикрыла ладонью правый глаз и открыла левый. Свет с непривычки показался мне очень ярким, однако видеть я могла, и утвердительно кивнула.

      Доктор облегченно выдохнул.

      Стоявший до этого неподвижно отец вздрогнул, выражение ужаса на его лице растаяло и сменилось растерянностью, которая заставляла меня нервничать.

      – Может быть, вы что-то сможете рекомендовать… – начал он и замолчал, беспомощно глядя на доктора.

      – Нет, если только Господь не даст ей новую кожу, – сказал доктор. Я думаю, он хотел пошутить, только ничего у него не вышло. Мой отец даже не улыбнулся.

      Я проскользнула мимо них и прошла по коридору в комнату, которая когда-то была общей спальней отца и мамы. Здесь до сих пор сохранился ее туалетный столик из красного дерева с большим зеркалом. Я приблизилась к нему и заглянула в зеркало.

      Всю левую сторону лица сверху вниз, ото лба до самого подбородка пересекали четыре глубоких неровных шрама – следы волчьих когтей. Нижнее веко на моем левом глазу было оттянуто вниз, а левые уголки губ, напротив, вздернулись вверх.

      Я уныло смотрела на свое отражение, то прикрывая ладонью левую сторону лица, то вновь открывая ее, чтобы сравнить с нетронутой, гладкой правой половиной.

      Затем я опустила руку и обернулась, услышав шаги отца.

      Он смотрел на меня, стоя на пороге спальни.

      – Ну-ну, все не так уж плохо, мой маленький ягненочек, – сказал отец. – Шрамы исчезнут… со временем.

      Отец старался успокоить меня, но глаза у него оставались грустными. Затем он подошел ближе, прижал меня к себе, и я долго плакала, уткнувшись ему в шею, а он тоже всхлипывал и гладил меня по волосам.

      У моего отца в нашем городке был книжный магазин, которым он очень гордился – зеленая дверь, медный колокольчик над ней и большая витрина с резными деревянными ставнями.

      – Это, конечно, не бог весть что, – частенько повторял папа, – но на жизнь заработать можно.

      На витринном окне большими красными буквами было написано: «Питер Алкаев, книготорговец». Именно с помощью этой витрины я впервые научилась писать свою фамилию.

      Следующим летом отец продал наш старый дом, и мы вместе с ним и братом Родей переехали в квартиру на втором этаже книжного магазина. Здесь у меня была маленькая, но своя комната с выходившим на улицу окошком и под рукой находились все книги, которые хотелось прочитать.

      Со временем, когда я стала старше, мои шрамы на лице побледнели,