Лесовичка. Лидия Чарская

хромой.

      – А затем, чтобы попугать «тех», понимаешь, если бы они снова встретились на моем пути и стали бы дразнить и травить меня, как собачонку…

      Глаза девочки угрюмо блеснули.

      – Ксаня! – скорее простонал, нежели произнес хромой.

      – Ну, да… чего ты ахаешь? Я бы стреляла на воздух, понимаешь? А «те» трусы… Небось! сразу бы отбила охоту травить меня!

      И она раскатисто засмеялась. Ее белые зубы хищно блеснули в двух полосках малинового рта.

      Вдруг ее смех разом присекся, замер.

      – Отец идет! – прозвенел нервно и испуганно голос хромого.

      И он подался инстинктивно назад.

      На пороге комнаты, заслоняя своей огромной фигурой крошечные сени лесной сторожки, стоял огромный человек в сером кафтане, обшитом по борту зеленым кантом, и в кожаной фуражке, с бляхой на груди. Его угрюмое лицо с длинной, рыжеватой бородою и неприятные блуждающие глаза, горящие сухим блеском раздражения и злобы, хранили следы гнева.

      – Чего раскудахталась не в пору? – свирепо кинул он Ксане. – Говори, как смела трогать мое ружье?

      И огромные руки рыжеватого гиганта упали на стройные, еще детские плечи смуглой девушки и впились в них.

      – Зачем брала ружье? Говори! – и он тряс изо всей силы девочку, в то время, как мрачные глаза его сверкали, как два раскаленных угля.

      Вся кровь мгновенно отлила от щек Ксении. Ее смуглое, розовое личико стало белым как мел. Взор сверкнул из-под нависших над ними черных кудрей.

      – Не смей меня трогать, дядя! – резко прокричала она, будя воцарившуюся в домике минутную тишину.

      – Что-о-о-о?

      И огромный человек разразился зловещим смехом.

      – Ах, ты, дрянь эдакая! – кричал он, задыхаясь. Его налитые кровью глаза блуждали по комнате, точно выискивая что-то, пока наконец его взор не приметил висевшую на гвозде плетку. Сорвав ее быстрым движением, он взмахнул ею над спиной девочки… Но в это мгновение хромой юноша, спотыкаясь, чуть ли не падая, ринулся к отцу.

      – Не делай этого! Не делай, отец! – умоляюще болезненным выкриком сорвалось с его побелевших губ.

      – Молчать! Знай свое место, мозгляк! – загремел великан, наполняя своим голосом не только лесной домик, но и весь старый лес в окружности.

      Но юноша не испугался. Он схватил огромную руку отца обеими своими худенькими руками и весь бледный шептал, срываясь на каждом слове:

      – Вспомни маму! Вспомни маму, отец! Ты не тронешь Ксаню! Не тронешь, не тронешь! Или бей меня, лучше бей меня, но не Ксаню! Ради мамы – не бей Ксаню!..

      Он едва стоял на ногах и трясся, как в лихорадке.

      А Ксаня была спокойна.

      Ее побледневшее лицо бесстрашно поднялось на гиганта… Два черных глаза, как две яркие, черные звезды, впивались в его лицо и, казалось, говорили:

      – Попробуй меня тронуть! Попробуй только!

      Гигант поднял голову и встретил этот смелый, горячий, бесстрашный взгляд.

      И новым бешенством закипело его сердце.

      – Ах!