The way of Kawana. Кирим Баянов

в тон помаде и шарфику. Пудреница в ее руках отражает толкущихся за нашими спинами неугомонных пассажиров и на меня смотрит из зеркальца Дэвид Кристофер Блэк, вопрошая: «не научились ли вы, уважаемый, читать между строк? Блюз Нарита. А как насчет „Юз“? Шикарнейший скрипичный ключ от Pink для всего малого и большего бизнеса. Детей и промокшей тоски в Кагосима».

      Нет. Мне как-то все больше по душе конкретность и детерминизм. Написано Блюз, значит в нем есть Кагосима, но нет никаких скрипичных ключей.

      Я обещал безмолвную речку, бесшумно и немо влекущую из приютной гостиной на улицы дождливых ночей, но от меня этого не дождетесь. Думаю, если бы я оставил пустой лист под заголовком в мотеле, он окрасился бы в цвет вечерней зари, а монохромный свет фонарей и ламп в мотеле, подвинул бы ноты чуть ближе к сердцу. Но кто знает, почему о н остался пуст. Я был рад услышать его музыку по-новому и напиться этой сладкой ночью. Мед в Техасе и пшеница бьют в радужку светлым полднем, и я разбираю подарки лета. Оно оставило во мне лучи солнца, пончики в столовой и деревянные брусья придорожной закусочной.

      Если кто-то нашел зажигалку с хромированным орлом по New King Roads, знайте, я оставил ее от сердца.

      Нет. Мне не кажется, будто я разговариваю с вами на суахили. И мне нет дела до сумасбродной табиты. В противном случае, я бы разговаривал с вами как с Рианной:

      – Подай моя камень, – говорит неандерталец.

      Жена, подбоченившись скалкой, иронизирует:

      – Зачем? Бить камнем башка неприятелей будешь?

      – Нет. Буду бить башка камнем. Плохо думать… Зачем ты выкинуть камень, дура!

      – В реке много рыба, – отвечает ему жена.

      И это как что-то необъяснимое, но повторяющее одну и ту же истину: когда кто-нибудь заламывает руки и бьется головой о стену, нужно подать ему импульс, чтобы он бился сильнее.

      Crash, Boom, Bang раскачивается в моих наушниках, и я пою вместе с нею. Совсем как в магнитных динамиках прошлых столетий, разрешает мне впадать в меланхолию усталых романтиков и пустынных улиц, выдирая из нее цепким альтом Sam Brown.

      Слушая минорную тишину, сопутствующую моему рейсу, я замечаю, как продолжает прихорашиваться блондинка. Она спрашивала меня уже несколько раз, читаю ли я Волык и как мне этот новый рассказ «Мой нежный…» кто-то там. Не люблю огорчать дам, а потому отвечал, что Волык, само собой, лучше Белык и знает, что нужно публике.

      Мне противны ее огромные количества тонального крема и перекрашенные волосы. Но это наверно откуда-то из 80х. Нервное прислушивание к ее чуткой натуре, заглушают тонкие мотивы guitar, flute & sring. И я включаю Moby по-громче. Откидываю голову на спинку кресла.

      Мне кажется, что ее можно понять. Довольно странно видеть не лишенного фигуры, в синей обтягивающей футболке и не самой дешевой марки часами, роющегося в записном блокноте, черкающего там каракули и сосредоточенно игнорирующего стюардесс брюнета. В его Orient