Город Баранов. Николай Николаевич Наседкин

ворвался в 307-ю. Она спала сладко, уткнув нос в подушку. Я сдёрнул одеяло.

      – Одевайся!

      Девчонка-соседка из своего угла молча испуганно смотрела. Эта же тварь попробовала куражнуться: спать, мол, хочу – отстань.

      – Одевайся, – без крика, страшно повторил я.

      Лицо моё, я чувствовал, побелело насмерть. Она испугалась. Молча вскочила, накинула халат. Я схватил её цепко за руку, поволок из комнаты, по коридору, вверх по лестнице – она чуть не падала, теряя сабо. Встречные дасовцы шарахались от нас. Я отпер дверь, втолкнул её в комнату, повернул ключ на два оборота, скрестил руки на груди и молча начал на неё смотреть. Она вдруг испугалась всерьёз, прижалась лопатками к шкафу.

      – Ты чего, Вадь? Я у родственников ночевала… Правда, правда!

      Я разлепил пересохшие губы, прохрипел:

      – И ты на этот раз от родственников уже сифилис мне привезла?

      – Какой сифилис? – распахнула она глаза. – Ну и шуточки!

      – Шу-точ-ки?! – взревел не своим голосом я и схватил со стола прикрытый газетой охотничий складной нож. Мы им безобидно чистили картошку и резали хлеб, но лезвие у него мощное, широкое – убойное.

      – С-с-сука! – я наотмашь замахнулся…

      И в этот миг я увидел её глаза – заспанные, ненакрашенные, детские, переполненные недоуменным страхом. Она смотрела почему-то не на лезвие, а прямо мне в лицо. Бледность высветлила скулы. Рот её начал приоткрываться для последнего предсмертного крика…

      Что-то дрогнуло во мне. Но движение руки уже началось, убийственный удар остановить уже было нельзя.

      Я дико взвизгнул, бросил левую руку, ладонью вниз, на плоскость стола и – ударил.

      Нож с хрустом вошёл в мою плоть, пробил её насквозь, пригвоздил к дереву. Брызнула кровь.

      Я тупо смотрел на перламутровую рукоять – она покачивалась.

      Лена вскрикнула и закрыла лицо руками.

      Глава IV

      Как я потерял и руку, и голову

1

      Утром, уже в девять, мы с ней были в вендиспансере.

      Всю дорогу, два квартала, вышагивали молча: я впереди, она сзади. Я знал: теперь я не скажу с ней ни слова, ни полсловечка что бы ни случилось – уже бывали в моей жизни случаи, когда неделями я, психанув, не разговаривал с родной матерью. Я ещё накануне замолчал, когда она, Лена, бросилась было ко мне с лепетом, слезами, руку раненую хватать начала. Я только процедил: «Завтра к девяти идём в больницу вместе», – и вывел её за порог.

      В коридоре венерической лечебницы, несмотря на столь ранний час, уже толпились жертвы своего темперамента обоего пола. Я сел в мужскую компанию-очередь, Лена пристроилась напротив, среди баб, бабёнок и девах. Там сидели сучонки и моложе её – совсем школьницы-семиклашки. Впрочем, кожных хворей на свете немало, бывают заразы и безрадостные. Лена сидела, уткнувшись взглядом в затёртый пол, уши её горели. Она была без косметики, гладко причёсана, в длинной тёмной юбке, белой кофточке с глухим воротом: ни дать ни взять – воспитанница института благородных девиц. Над её головой