Осударева дорога (сборник). Михаил Пришвин

дурака валяешь?

      – Нет, нет, я вспомнил: как это он сказал нам, что ежели вышло «а», то сейчас у нас будет «б», я задумался, и как только я крепко задумался, то, может быть, и заснул, и тут во сне мои пальцы разжались, а земля проскочила между пальцами.

      Кругом все засмеялись, и Уланова тоже не могла удержаться от улыбки.

      – Что ты можешь? – спросила Уланова.

      – Способен на всякую вещь, и в особенности на дела отчаянные.

      «В подрывные бригады», – заметила себе Уланова.

      – А вы кто, дедушка? – спросила Уланова.

      Вышел Куприяныч, лесной бродяга, до того заросший по лицу волосами, что один только носик виднелся, как у перепелки. А глазки из-под этих перышков глядели устойчиво и ясно. До того устойчивы были глаза у Куприяныча, что делалось, будто их нет и нет ничего, а это виднеется сзади сквозь его щелки выкрашенная синькой стена.

      – Милок! – сказал он Улановой, принимая ее за юношу. – Ты не записывай меня, я бродяга лесной и все равно убегу.

      – Ну да, убежишь! – поддразнила Уланова.

      – Милок, не смейся – улыбнулся ей Куприяныч.

      И от улыбки с раздутыми щеками в волосах стал очень похож на ежа, и носик его из-под иголок торчал совсем как у ежа.

      – Какие люди бывают! – вслух удивленно сказала Уланова.

      – Всякие, милок, бывают, – ответил спокойно Куприяныч. – А я тебе просто скажу, вьюнош: буду работать и всякую работу могу, особенно лесную. Буду хорошо работать, ежели мне будет самому хорошо. А когда не захочется, все равно убегу. Только одного прошу у тебя, молодой человек, и давай с тобой сговоримся: буду работать и тебе самому услужу и удружу, только не записывай ты меня в книгу. Не будешь?

      – Конечно, не буду, – ответила Уланова.

      Проходили какие-то духовные лица с длинными волосами, и разноглазая монашка, и другая, красноглазая, вечно мигающая и какая-то страшная девка Анютка Вырви Глаз, какой-то китаец в косе; какой-то старый каторжник заявил, не мигнув глазом, что он на арбузной корке с Сахалина по Тихому океану вокруг света приплыл.

      Их были тысячи разных людей, разных народностей, и каждый, на мгновение мелькнув, выпадал из памяти, как будто его вовсе и не было, и в то же время, мелькнув, закрывал надежду на появление какого-нибудь смысла в этом потоке людском.

      И на улице так постоянно бывает со всеми нами, пока особенное лицо не покажется и не осветит человека.

      Вышел пожилой, но крепкий живой человек с лицом смуглым, иссеченным морщинами, как ударами сабли.

      – Волков я, – сказал он, – бывший торговец кожевенными товарами.

      И охотно рассказал, что у него было несколько миллионов в банке, два каменных дома в Москве и два земельных владения под Саратовом и что он, обороняя свое имущество, поставил на крыше своего дома пулемет и в последний миг успел скрыться, но после через несколько лет его нашли. А теперь он переменил свои убеждения.

      – Я не богатство свое защищал, а вечность. Я тогда думал, что все на свете меняется, все мишура, а в рубле заключена вечность.

      – В рубле вечность? –