Ты взойдешь, моя заря!. Алексей Новиков

брат, не только поэма, – сказал восхищенный Глинка, – выше поднимай, истинная музыка!

      – Н-да!? – меланхолично откликнулся Лев Сергеевич. – Музыка, говоришь? А мне-то каково!

      – А тебе что?

      – Как что? По родству фамильных вкусов я тоже влюбился. – Левушка вдруг сконфузился. – То есть насчет какой-нибудь любовной родомантиды определительно сказать тебе не могу, однако волочусь напропалую. – Левушка застеснялся еще более, прикрывая смущение смехом. – И меня черт на рифмы попутал, должно быть, тоже по фамильной склонности. Дай слово, что немедля забудешь!

      – И ныне, и присно, и во веки веков, аминь!

      – Ну, наполним бокалы… Слушай!

      – «Анне Петровне Керн».

      Как можно не сойти с ума,

      Внимая вам, на вас любуясь;

      Венера древняя мила,

      Чудесным поясом красуясь,

      Алкмена, Геркулеса мать,

      С ней в ряд, конечно, может стать,

      Но, чтоб молили и любили

      Их так усердно, как и вас,

      Вас прятать нужно им от нас:

      У них вы лавку перебили.

      Глинка впервые слушал стихи Пушкина-младшего.

      – Это в самом деле ты, Лев? Не врешь?

      – Я. – Левушка вдруг помрачнел. – А Александр Сергеевич знай одно твердит: «Ты, Лев, литератор, не поэт». – В его глазах сверкнула озорная улыбка. – Знаем мы их, критиков-зоилов! Сам, поди, ревнует…

      – Известия от него имеешь?

      – Нет. После торжественного въезда с фельдъегерем в Москву во время коронации – ничего нового. С царем, правда, Александр Сергеевич беседовал, но в министры не вышел и на каторгу, спасибо, тоже не угодил. Стало быть, остается в приватном служении у муз и граций и ныне празднует свою встречу с москвитянами… Ну, vale![10]

      Лев Сергеевич встал из-за стола.

      – Собираюсь, Мимоза, в юнкера. Коли возьмут, махну на Кавказ, и черт мне не брат. А там старых знакомцев не занимать стать. Скучно без родомантид существовать.

      – Пустое, Лев, твои родомантиды!

      – Сам знаю… – с грустью сказал Левушка. – Ну, смотри, про стихи забудь, а то вернусь с Кавказа – голову прочь!

      Левушка ушел. И опять потянулись дни в одиночестве и томлении, точь-в-точь как читал Лев Пушкин:

      Без божества, без вдохновенья,

      Без слез, без жизни, без любви.

      Глава третья

      По первому снегу в Петербург приехал Иван Николаевич Глинка и, присмотревшись к сыну, только развел руками.

      – Ничего в толк не возьму. Говоришь, здоров, а краше в гроб кладут. Не по службе ли обиды терпишь?

      – Нимало, батюшка. Аттестуют с лучшей стороны.

      – И никуда тебя более не звали? От подозрений очищен?

      – Думать должно.

      Иван Николаевич еще раз внимательно оглядел сына.

      – В таком случае, друг мой, будем искать надежного медика. В том суть!

      – Не только в том, – отвечал Глинка. – Не могу я, батюшка, смириться с безвременьем нашим и применения себе не вижу.

      – Никогда и я не считал, что избрана тобой завидная должность, –

10

Будь здрав! (лат.).