Самая лучшая жена (сборник). Элизабет Гилберт

снова сказала она.

      – Небось уже сто лет никто не грабил банк, не вылезая из седла. Они просто не будут знать, что с нами делать. Будут гоняться за нами на машинах, а мы вон уже где. Перемахнули через кордоны – и снова в горы, с мешками денег. Ищи-свищи.

      – Смельчак, – сказала Марта Нокс, а ведь я ей так и не ответил, но на этот раз замолчал. – Смельчак, – сказала она. – В тебе полным-полно дерьма, верно?

      – Думаю, четыре-пять месяцев мы продержимся, пока нас в конце концов не пристрелят.

      – В тебе полным-полно дерьма. Никуда ты не уедешь.

      – Думаешь, я ничего такого не сделаю?

      – Я даже говорить об этом не хочу.

      – Думаешь, не сделаю?

      – Хочешь смыться, прихватить с собой лошадей и поглядеть, не прикончат ли нас где-нибудь? Отлично, я двумя руками «за». Но насчет коров воровать и грабить банки – это дерьмо не по мне.

      – Перестань, – сказал я. – Перестань, Марта Нокс.

      – Ты просто повязан по рукам и ногам. Повязан.

      – Ты все равно не смылась бы вот так.

      Она глянула на меня так, будто собралась ляпнуть какую-нибудь грубость, но просто встала и вылила из котелка остатки кофе в костер, чтобы его загасить.

      – Перестань, Марта Нокс, – сказал я.

      Она снова села, но стало темно, и я плоховато ее видел.

      – Ты со мной больше так не шути, – сказала она.

      – Перестань. Просто ты не можешь вот так смыться.

      – Черта с два не могу.

      – Что, ты просто так взяла бы и украла лошадей у моего старикана?

      – Смирный – моя лошадь, чтоб ты знал.

      – Перестань, Марта Нокс, – сказал я, а она встала и пошла к палатке у меня за спиной. А потом палатка осветилась изнутри, как бывало по утрам до того, как вставало солнце, когда Марта Нокс собирала еду для меня и охотников, а я, стоя на лугу и седлая лошадей, видел, как светится палатка. Правда, она светилась не то чтобы очень ярко, потому что Марта Нокс зажигала только один фонарь.

      Я ждал. Она вышла из палатки с этим самым фонарем. И еще у нее в руке была уздечка. Она ее сняла с крюка над кухонными плитами, мы там всегда уздечки вешали, чтоб они не заледенели после того, как росой покроются, чтоб на них тоже сосульки не висели, как на лошадиных губах по утрам. Она прошла мимо меня к лугу. Она шла быстро, как всегда, и, как всегда, по-мальчишески.

      Я встал и пошел за ней. Мне под ногу попался камень, я оступился и схватил ее за руку.

      – Одна ты не поедешь, – сказал я.

      – Поеду. Я уезжаю в Мексику. Посреди ночи. Я и эта уздечка, больше никого…

      А потом она сказала:

      – Я шучу, Смельчак.

      Так она сказала, хотя я ей не ответил.

      Я держал ее за руку, и мы шли рядом. Земля была неровная. Где мокро, а где снегом припорошило. Порой мы поскальзывались на камнях и поддерживали друг дружку, но не падали. Все-таки фонарь нам помогал видеть дорогу. Мы шли на звяканье колокольчиков, пока не разыскали лошадей. Марта Нокс поставила фонарь на пень. Мы смотрели на лошадей, а они на нас. Некоторым из них мы, похоже, не понравились. Одни стали отходить боком, а другие и вовсе