Хроники Смуты. Юность царицы. Наталия Владимировна Эйльбарт

подобно родительнице в серое платье, с перекинутой через плечо роскошной черной косой, переплетенной нитками жемчуга, девушка казалась чрезвычайно серьезной и деловитой, но в глазах ее видна была скука: казалось, душеспасительные беседы ее утомили и ей хотелось скорее заняться чем-то более увлекательным. Панна Ефросина, или, как звали ее домашние, Фрозя, бойкий и разговорчивый ребенок, увлеченная ролью госпожи, важно ходила среди работавшей прислуги и выговаривала комнатным девушкам, рассудительно указывая им на их оплошности.

      В подобных хлопотах прошла первая половина совсем не зимнего, а скорее осеннего, теплого, но пасмурного дня, и все только ожидали приказания пани Ядвиги, дабы разойтись и подкрепиться полуденной трапезой. Хозяйка с двумя паннами спустились на замковый двор с намерением взглянуть на работу и отпустить слуг, когда все взоры устремились наверх, к опоясывающей двор замковой галерее, куда со стороны мужской половины широко распахнулась окованная железом и медью тяжелая дверь, через которую два юноши-прислужника вынесли высокое кресло, обитое светлой тисненой кожей. Вслед за ними показалась громоздкая фигура хозяина, облаченная в длинный темный меховой халат. «Пан воевода, пан воевода», – с почтением и страхом зашептали присутствовавшие, и казалось, что они нисколько не в восторге от его появления. Остановившись у края балюстрады и сложив унизанные перстнями ладони на огромном животе, пожилой толстяк некоторое время наблюдал за происходящим, жадно и глубоко вдыхая влажный воздух, а затем тяжело опустился в кресло, казалось, даже издав при этом тихий стон. С противоположной стороны галереи к супругу уже спешила пани Ядвига, взволнованно всплескивая на ходу руками и словно заведенная восклицая «О, Езус, Мария!»

      – Юрек, благодарение Богу, ты встал! Как же я молилась, чтобы эта хворь оставила тебя. И вот Господь нас услышал! Дай Бог, к Рождеству будешь и вовсе здоров! – Она порывисто обняла его и ласково опустила голову ему на плечо.

      Пан воевода Мнишек, казалось, не разделял радости и оптимизма жены, о чем свидетельствовало хмурое и насупленное лицо, он гневно взглянул на нее и сквозь зубы произнес:

      – Ты так полагаешь, любезная жена? Дай то Бог, чтобы к Рождеству этот пройдоха-лекарь не свел меня в могилу своими снадобьями!

      – Ах, Юрек, ты несправедлив к доктору Петрици! – вновь всплеснув руками, воскликнула пани Ядвига. – Ведь тот прежний врач наш, немец, все твердил, что надежды нет и твоя подагра неизлечима, а теперь видишь, как все пошло на поправку, и ты, мой рыцарь, защитишь нас от всех невзгод.

      Воевода отмахнулся от жены, нимало не отвечая на ласки, только еще более раздражаясь ее с ним несогласием:

      – На поправку? Это ты так называешь? Да стоит мне пошевелить ногой, как будто дьявол рвет ее на части и жжет адским огнем! Хуже моего недуга только этот шведский болван Сигизмунд с его угрозами! Подумать только: не я ли преданно служил ему, не я ли помог взойти на трон Речи Посполитой, не я ли защитил от нападок канцлера Замойского?