Честь мундира. Записки полковника. Виктор Баранец

край у них был загнут, из-за чего они были похожи на крохотные лыжи.

      – Ты пей, пей, – сказал мне Городецкий, – я все равно с тобой чокаться не буду.

      Эти его слова были похожи на чеку, вырванную из гранаты, застрявшую во мне, – я еле сдерживал себя, чтобы не взорваться. Лютое возмущение этим генеральским унижением бурлило в душе. Я сидел, сцепив зубы и не поднимая глаз на генерала. Я не понимал смысла его оскорбительных для меня слов и действий. Хотелось встать и уйти, не прощаясь. Но я приказал себе терпеть. Такой был день.

      Обида моя таяла по мере того, как Городецкий азартно рассказывал про войну и про свой 1890-й отдельный самоходный артиллерийский полк. Генерал принес на кухню огромную схему захвата его армией плацдарма на Днепре, повесил ее на ручку холодильника и стал читать мне лекцию, то и дело постукивая большой вилкой по стрелам и номерам дивизий.

      Где-то за полночь, когда наши пехотные батальоны уже вырезали фрицев на том берегу Днепра, я заснул и был разбужен негодующим криком:

      – Встать! Умыться!!!

      После второй бутылки выяснилось, что генерал был ранен в городе, где я родился.

      – Если бы я знал, каких засранцев освобождаю, я бы твой город не брал! – сказал он. – Вот смотри, во что ты мне обошелся.

      Он задрал белую майку и повернулся ко мне боком. Его бок напоминал хорошо засохшее копченое мясо.

      Опустив майку, он посмотрел на меня так, будто это я в 1943-м нанес ему рану. Этот его выжигающий взгляд нельзя было выдержать. Я опустил глаза и стал лопотать что-то благодарное пьяненьким языком. Он налил водку в рюмки и мы снова выпили. И снова, – не чокаясь. И снова закурили.

      – Я в 93-м ездил в твое Барвенково, на день освобождения города, – хмурым и ностальгическим тоном говорил Городецкий, – прошелся по Киевской улице… Когда мы ее брали, она называлась улицей Кагановича… Там в самом конце ее, с донецкой стороны, есть элеватор… На нем наш артиллерийский разведчик сидел… А уже в самом городе, там где станция и церковь рядом, – там меня тогда осколком немецкого снаряда и резануло…

      После этих слов он встал, и, широко расставляя ноги, словно на палубе качающегося судна, ушел в глубину квартиры, – я слышал только, как хлопали дверцы шкафа. Городецкий вернулся на кухню со старой и потертой картонной папкой, – тесемки на ней были оторваны. Он стал рыться в каких-то пожелтевших бумагах. Достал вчетверо сложенную и бледную копию «Красной звезды» – газета на складках уже протерлась. Он осторожно, будто драгоценную архивную реликвию, развернул ее, и, надев очки в толстой роговой оправе, стал скользить по выгоревшим строчкам подагрическим пальцем.

      – Вот, вот, вот! – воскликнул Городецкий, – вот, читай вот здесь! Читай в голос!

      Я стал читать: «Войскам, участвовавшим в освобождении г. Барвенково, Мариуполь, Волноваха и других городов, приказом Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина от 10 сентября 1943 года объявлена благодарность и в столице СССР г. Москве дан салют 12-ю артиллерийскими