Апрельская ведьма. Майгулль Аксельссон

мне другой:

      – К малышке Марии, ты ведь знаешь. С синдромом Дауна. Она ужасно милая, как и все они. Они ведь ласковые и добрые – соль земли, знаешь ли. И все-все – славные очаровашки. Тебе есть чему у нее поучиться!

      У меня перед глазами вспыхивают белые молнии, и судорога, не похожая на привычные спазмы, сотрясает мое тело. Я закрываю глаза. Тьма объяла горизонт. Буря приближается, и единственное, что я могу, – это ввериться ей.

      Близнец-насос

      …и скажешь сам себе в ванной: я – не самый любимый ребенок. Любимый, когда подходит итог, и гаснет свет, и мрак наползает, когда ты заперт в искореженном теле под одеялом, под горящим автомобилем, и насквозь прорывается алое пламя под твоей головой прожигая асфальт или пол или подушку, – нелюбимы мы все, или, напротив, мы все – любимы.

Маргарет Этвуд

      – В приют? – переспрашивает Маргарета. – Я думала, ты работаешь в медицинском центре.

      Кристина влетает в кухню в поисках ключей. На ней уже снова ее мохнатое манто.

      – Ну да. Но я еще и семейный врач, и у меня там есть пациенты…

      Найдя связку ключей на скамье возле плиты, она пытается снять с нее ключ от кухонной двери. Но пальцы не слушаются, и прозрачная кожа покрывается пятнами.

      – Давай сюда, – говорит Маргарета, она все еще сидит за столом. – Давай, я попробую…

      Кристина застегивает пуговицу, пока Маргарета снимает ключ со связки – раз и готово:

      – На, держи!

      Маргарета протягивает ей связку, ключ от кухонной двери ложится на стол. Какое-то мгновение обе не сводят с него глаз, и в ушах у них отдается голос Тети Эллен: «Нельзя класть ключи на стол! Это к несчастью!» Маргарета хватает ключ и, усмехнувшись, сует его в карман джинсов.

      – Да, – говорит Кристина, и вид у нее уже не такой затравленный. Скорее нерешительный. – Да. Тогда – всего тебе хорошего. Созвонимся…

      Маргарета чуть скривилась:

      – Само собой. И тебе всего хорошего.

      – На могилу заедешь?

      Маргарета кивает:

      – Если успею до темноты…

      – А к Биргитте?

      – Э! На этот раз она доиграется…

      Наступает молчание, потом Кристина, кашлянув, добавляет:

      – Вот именно. Ладно, созвонимся. А теперь мне надо спешить…

      Она вдруг едва заметно качнулась, будто собралась сделать шаг вперед, по направлению к Маргарете. Но та останавливает ее, выпустив в ее сторону облачко дыма.

      – Эрик, – произносит вслух Кристина, поворачивая ключ зажигания. Она часто произносит его имя, когда остается одна, не потому, что скучает по нему, просто мысль о нем придает ей уверенности. Сейчас ей это необходимо. События последних суток словно отдернули прочь некую завесу – серо-стальную бархатную портьеру, колыхающийся железный занавес – и обнажили минувшее. Но, позвав Эрика, она забыла об этом, словно от его имени занавес снова задернулся и теперь можно жить так, будто того, давнего, и не было вовсе. Да, когда Эрик рядом, прошедшее мертво, но стоило ему уехать, как оно снова заворочалось и дышит в затылок.

      Только