Убийство – дело житейское. Натали Рафф

склонна к этому. Мне казалось, что я прожила свой век совсем не плохо: у меня две умных симпатичных дочки, которые выросли и нашли свое счастье. Мой Саша не погиб на фронте, а вернулся. Мы прожили вместе много лет в любви и согласии. Да и под конец, он не гнил в тюрьме, не стал объектом издевательств, не умер под пытками. Он ушел быстро и по своей воле. Я думала о маме и о Ларисе. Мы с Ирой до последнего вздоха смогли обеспечить их хорошим уходом, и обезболивающими… Я была благодарна судьбе и за то, что она подарила мне счастье всю жизнь общаться с людьми на языке, который никогда не лжет. Я имею в виду музыку. К тому же я полагала, что мне очень повезло, как женщине: последние пятнадцать лет со мной был рядом Женя – умный, великодушный и преданный мужчина. И это притом, что три четверти моих ровесниц прожили одинокими. Эти мысли пришли ко мне, когда я поняла, что нахожусь на пороге вечности. Я смирилась с тем, что ухожу. Я была почти спокойна…Но сейчас из-за всех этих потоков клеветы просто задыхаюсь от ярости! Я тридцать три года живу здесь на виду, превосходно обучила два десятка подростков, дала образование своим детям, до последнего вздоха нянчилась и с матерью, и с сестрой, и с двумя мужиками. И после этого вся эта грязь: будто я и души детей уродую, и контрабандой промышляю, и пытаюсь болезнью наркоманов и проституток заразить окружающих. Клянусь, обследования я выдержала только ради тебя, Таня. Как я понимаю, ты теперь останешься здесь, и я не хочу, чтобы все вокруг болтали, будто твоя мать – шлюха. Достаточно того, что тебя считают дочерью диссидентки и убийцы-врача, да сестрой воинствующей сионистки.

      – Мамочка! Кто тебе сказал эту чушь?

      – Эти перлы, разумеется, без упоминания о том, что я бациллоноситель, содержались в доносе, который мне показала Джамиля. И это не анонимка! Под ним стоят подписи родителей всех моих студентов.

      – Мамочка, ты попробуешь подлечиться?

      – Не знаю, родная. Мне надо об этом подумать. Но ты хоть понимаешь, почему врачи, приехав втроем, ни словом не обмолвились о коробке? Они боятся. Подстраховали себя. Теперь никто не скажет, что главврач нашей больницы берется за лечение рака нетрадиционным способом. Никто не обвинит Ирочку в том, что она отравила меня из-за этого дома. Я же прописала ее сюда под предлогом того, что за мной некому ухаживать. К тому же я полагаю, эту коробку Сидоренко вскоре заберет, скажет – забыл. Мне ведь для лечения достаточно тех флаконов, которые уже приготовила Ира. Если я решусь провести на себе этот чудовищный эксперимент, то их заберу, а не захочу – оставлю на месте. Пойми, дорогая, все рассчитано правильно. Если я уйду раньше срока, то спрашивать за это не с кого. К тебе претензий нет – ты нездорова, а к врачам, которые доставили сюда яд, и подавно. В худшем случае они получат выговор за то, что тебя выписали раньше срока.

      – Мама, скажи, ты хочешь жить?

      Эвелина Родионовна помолчала, тяжело вздохнула и мрачно усмехнулась.

      – Если честно, то уже нет. Я свыклась с мыслью, что нахожусь на пороге покоя. Я смертельно устала страдать и за