Экспериментиум. Андрей Сергеевич Терехов

И, знаешь что? Я рада. Рада!

      – Господи.

      – Правильно, бойся! Поймешь теперь, что почем. Правда она такая, всегда вырывает из тебя по куску, как он вырывал из мамы. Бойся. Бой… Ты что делаешь? Ты что, плаче… Тебе что, пять лет?

      Слышатся всхлипы, тень мужчины сутулится. Собеседница отворачивается в сторону, вздыхает, затем подходит и обнимает его.

      – Прости. Успокойся. Ус-по-кой-ся. Он тебе ничего не сделает. Ты уже не ребенок, а он не слишком здоровый старик. Мы что-нибудь придумаем. Успокойся. (ласковым голосом) Хочешь конфетку? У меня с собой "мишки в лесу". Хочешь? Или спеть? Спеть тебе?

      Она урчит под нос по-детски простой мотив, и низкий ее голос звучит глубоко, глухо, потусторонне. Плач медленно, но стихает.

      – Знаешь, что мы сделали, братец? Прошли твою границу. Прошли горизонт событий.

      – К-какой г-гориз-зонт?

      – Эээ… границу черной дыры. Границу. После нее ты не можешь преодолеть притяжение черной дыры и проваливаешься туда без вариантов. А все, что туда попадет, уже не вернется. Выбраться нельзя. Будто наложили вето. Даже если достигнешь вот самой, самой огромной скорости, просто до задницы какой огромной, – не вернешься. Потому что на границе черной дыры нет ни времени, ни пространства, ни света, ни тебя. Статичная картинка, которая никогда ничего не покажет, на сомнется, не шевельнется. Мы с тобой прошли горизонт. Это ведь хорошо?

      Оба молчат.

      – А есть еще белые дыры – это наоборот, когда ты не можешь какого-то места достичь. Наверное, там что-то прекрасное, в этих белых дырах. Какая-то счастливая, везучая, как сука, вселенная, которая ни капли не похожа на нашу.

      – Не выражайся, – голос мужчины слегка высок.

      – Хочу и буду. Бедный, ты дрожишь. Дать тебе успокаивающее?

      – Н-нет. Когда это ты подсела на таблетки?

      – Я не подсела. Мне прописали после того срыва, но я не открывала упаковку. Подумала, нахрен, сама справлюсь. И теперь мы сами справимся. Да? Посмотри на меня. Посмотри на меня, – на стене видны два профиля, мужской и женский, друг напротив друга. – Мы пойдем в полицию и расскажем о маме. Все, что было. Его посадят, и нам ничто не будет угрожать. Мы всегда хотели это сделать – вот тебе повод. Его посадят, и мы заживем вместе. На остальных плевать. Слышишь? Плевать на них.

      Тень собеседника нервно мотает головой.

      – Он убьет нас. Тогда точно убьет. У него в полиции свои. В конторах. В бюро. Ты ничего не знаешь, а я видел. Просто щелкал пальцами, и…

      – Тогда бежим. Уедем.

      Мужчина отстраняется и уходит из круга света, затем возвращается. Точно мечется зверь по клетке. Бьет ногой по луже, и стену заляпывает грязной водой.

      – Уехать. Уехать (повышает голос)! Куда уехать? На закат, в открытом кадиллаке? Куда мы уедем? Это бесперспективно.

      – О, вот опять заумное словцо.

      – Это обычное словцо! Господи, ты меня доведешь!

      – Ты слышишь?

      Откуда-то сверху звучит медленная, тоскливая мелодия, точно флейта плачет на могиле. Обе тени вытягивают шеи вверх.

      – Красиво, – голос у женщины завороженный. – Это