Загадка для Гиммлера. Офицеры СМЕРШ в Абвере и СД. Иосиф Линдер

конец. Лишь одному из них удалось вырваться за территорию завода, но, когда до спасительных зарослей вербы оставалось каких-то несколько метров, выстрел снайпера, засевшего на смотровой площадке, остановил отчаянного смельчака.

      Спустя час после приезда Райхдихта на земле остались лежать двенадцать изуродованных тел. На этом очередная проверка агентов закончилась, и после короткого перерыва Петренко развел их по «точкам». Территорию завода снова стали сотрясать взрывы и канонада, а в перерывах слышались тяжелое надсадное дыхание и крики.

      К обеду небо окончательно затянуло свинцовыми тучами, начал накрапывать мелкий дождь. Райхдихт, не задерживаясь более на полигоне, вместе с конвоем отправился на базу в Крымскую. После его отъезда Рейхер поручил Асланидзе зарыть трупы в карьере, а сам с Петренко возвратился на хутор. Там он долго и тщательно мылся в наспех построенной в углу конюшни бане, после чего приказал тетке Марии накрыть себе стол отдельно в комнате и больше из нее уже не выходил.

      Петренко дождался возвращения диверсантов и вместе с ними сел за ужин. Проходил он в гробовой тишине – недавняя проверка вывернула всех наизнанку. Даже недалекому Белодеду стало очевидно, что немцы смотрят на них как на скотину, которую, когда подойдет время, можно безжалостно бросить под нож. Оживило обстановку только появление на столе трехлитровой бутыли самогона. Пили диверсанты, не зная меры, зло и без тостов. За первой бутылью последовала вторая, и ужин перетек в грандиозную пьянку.

      Новый день на хуторе начался, как всегда, с зарядки, но на этот раз в группе не хватало троих. Один – Ромишвили – остался лежать под завалами в карьере кирпичного завода, а двое других – Манько и Гуцаев – со связанными руками и ногами под неусыпным присмотром охраны тряслись в подводе, выехавшей со двора и теперь катившей к хозяйству ефрейтора Шойриха. На дне подводы пластом лежал Манько и силился что-то сказать, но ничего, кроме нечленораздельного мычания, его заплетающийся язык произвести не мог. Гуцаев с опухшим лицом и красными, как у кролика, глазами, нахохлившись, будто сыч, сидел рядом с ездовым и с тоской смотрел на дорогу. Досрочное возвращение в Крымскую ничего хорошего не сулило. Вчерашняя пьянка, похоже специально организованная Петренко, добром не кончилась. Крепкий самогон развязал язык, и он не заметил, как его понесло. Досталось всем – в первую очередь пучеглазому Гитлеру, затем живодерам Райхдихту и Рейхеру. Поэтому утро для него началось не с огуречного рассола, а с зуботычины: рассвирепевший лейтенант не захотел слушать никаких объяснений и присоединил его к Манько…

      Отрывистые команды, доносившиеся со двора, еще долго сопровождали двух штрафников. Это сердито покрикивал на диверсантов, вяло делавших зарядку, Петренко, но как только на них падал холодный взгляд Рейхера, они моментально оживали, силясь изобразить из себя гераклов. Сам лейтенант, раздевшись до пояса, с явным удовольствием поигрывал колесами от телеги, заменявшими ему гири.