Любовь как лекарство. Нина Халикова

сейчас мысль в голову пришла: это не он меня уничтожил, а я сама себя позволила…

      Она надолго замолчала.

      – Мне, оказывается, очень приятно и радостно вспоминать то время. Время, когда всё впереди. Летом у нас была частная практика, иногда выездная. Даже в Крым ездили. Писали всё подряд – портреты, пейзажи, натюрморты. Песни пели вечерами под гитару, дружили, любили, травку покуривали. Но это редко, с этим делом было строго, если застукают – конец. Я всего несколько косяков выкурила за всё время. Возвращались, устраивали небольшие выставки. Нелли, как вы думаете сорок два года – это очень много для женщины?

      – А вы как думаете, Ольга?

      – Иногда этот возраст лежит на мне надгробной плитой. Трудно дышать и двигаться, нужно стиснуть зубы и терпеть. А сейчас мне показалось, я что-то увидела впереди, я вовсе не такая старая.

      – Что вы сейчас чувствуете?

      – Впервые после развода чувствую лёгкость. Мне легко стало, понимаете?

      – Задержитесь в этом чувстве, расскажите о нём ещё.

      – Мне показалось, у меня ещё есть время. Главное его не терять, не транжирить на обиду, не расходовать оставшееся на злость и месть. Нелли, с вами хорошо говорить, вы как будто умеете слушать, мне сейчас показалось, вы меня понимаете. Это в первый раз за столько месяцев. Простите.

      – Мне нравится, что вы говорите мне правду.

      – Подруги слушают вполуха, дают дурацкий совет, и бегут по делам. Конечно, я им надоела, сливаю им своё горе, а они не знают, что с этим делать. Сколько можно терпеть? Это я тоже только сейчас услышала.

      Это было уже похоже на терапевтический альянс.

      Последующие сессии Ольга много говорила о живописи. Ей нравились Левитан и Шишкин. Полотна Левитана она переписывала по многу раз, особенно «Белую сирень» и «Альпы». Ездила в Омск, в музей Врубеля. Она рассказывала о любви Левитана и Софьи Кувшинниковой, со слезами описывала страдания этой женщины, прощавшей возлюбленному все измены, и проводила параллель с собой, со своей трагедией. После смерти Левитана Софья написала воспоминания о нём, в которых не было ни слёз, ни упрёков. Ольга, подумав, сказала, что многим женщинам видеть в гробу своего возлюбленного намного легче, чем в объятиях другой женщины. Нет, она не желала ему смерти, боже упаси, но мысль о другой постели страшными пытками терзала душу.

      Много рассуждала о Босхе, он её притягивал и отпугивал. Она и восхищалась им, и опасалась его. Какие мысли и чувства должны бродить внутри, если художник создаёт такие полотна, в каком мире он живёт, из каких недр черпает вдохновенье?

      А она сама? Ольга, когда сын и дочка были маленькими, рисовала им Незнайку и Пёстренького, Винни-Пуха и Кристофера Робина. Они просили нарисовать Щасвирнуса, но Ольга не знала, как. Она водила их в Русский музей, и они все вместе разглядывали «Гибель Помпеи» и считали, сколько женских лиц на полотне похожи на Юлию Павловну, музу художника, и всегда спорили, три или четыре, а, возможно, и пять. А потом вечером она рисовала им Садко, копируя Репина, а они фломастерами рисовали сверху зайцев и дружно