Машина снов. Максим Бодягин

в металлической перчатке гладила кирасу Ичи-мергена, источавшую тошнотворную вонь, которой император, казалось, не замечал.

      – Ты ударил меня в спину! Попал прямо в сердце! Ты, который закрывал эту спину почти полвека! Как ты мог? Как? Я не могу постичь этого своим скудным разумом! Разве не отдавал я тебе плоть рабов? Разве не оставил в живых жрецов твоего мерзкого бога? Разве я не любил тебя? – Хубилай снял шлем, встряхнув сизой косой, с которой полетели бисеринки пота. Он помолчал, потом попросил: – Марко… помоги мне подняться… Где знахарь?

      Марко с трудом выдержал пожатие десницы Хубилая. Император привстал и снова рухнул на пол, лязгнув металлическими пластинами доспехов. Стражники почтительно подбежали и подняли его. Хубилай с рычанием отшвырнул их, как медведь отшвыривает охотничьих собак, с силой пнул звенящий шлем, тот попал в поддерживающую потолок балку, отрикошетил и выкатился за пределы павильона. Из-за косяка за императором следила сотня испуганных глаз. Стояла гробовая тишина.

      Тяжело бухая ножищами, Хубилай пошёл прочь из павильона, опираясь на морщившегося от боли Марка.

      – Убрать здесь всё! – бросил император. – Если кто-то сболтнёт о том, что видел, – перебью позвоночник всей сотне. Хоронить не буду. Отдам паскудному богу Ичи-мергена.

      Услышав последнее, дружинники похолодели от ужаса. Золотая сотня, личная охрана императора. Их почти никогда не наказывали за провинности – не было необходимости. Но если всё же наказывали, то убивали десятками, вместе с членами семей, чтобы в корне уничтожить возможность измены и мести. Они знали слишком многое, чтобы позволять им жить, неся на себе унизительную печать пережитого наказания. И, уж конечно, они были одними из немногих, кто знал страшную тайну Ичи-мергена – его прекрасного и жуткого покровителя.

      Хубилай вышел на крыльцо, взглянул на серую полоску начинающегося утра над крышами павильонов и замков, заметёнными снежной крупой. Воздух нёс в себе будоражащую кровь весеннюю влагу, но до настоящей весны было ещё далеко, хотя по календарю она уже наступила. Зима в Тайду была гораздо мягче, чем в Канбалу, строительство новой столицы не прекращали ни днём ни ночью. Вдалеке мерцали огоньки строителей, упорно ползущих по лесам, как муравьи.

      – Мой новый город, – мечтательно вздохнув, протянул Хубилай. – Я так не хотел, чтобы в нём поселились семена измены, мерзостные сорняки, готовые изгадить все прекрасные сады, в которые попадают. Неблагодарные твари, недостойные даже глотка воды, даже лучика солнца! Ах, мой мальчик… Предательство таких людей, каким был Ичи-мерген, всякий раз переживаешь словно первое предательство в твоей жизни. Такие раны не зарастают никогда. Посмотри на меня. Я должен был бы чувствовать ярость, злость, я должен был бы сжечь этот Тайду и заново выстроить в другом месте. Но я ничего не чувствую. Только боль и пустоту. Я лишился брата. Я лишился друга. Я лишился половины своих сил.

      – В чём же он предал вас, Кубла-хан?