Ева и головы. Дмитрий Ахметшин

незнамо. Утром мы разойдёмся.

      – Но я же назвала тебе своё имя!

      Гнев весь выкипел – во всяком случае, воды там Эдгар больше не чуял.

      – Я зря спросил. То не нужно для меня. Горе мне теперь с этим знанием, горе да чума.

      – О чём это ты? – спросила девочка, и, не дождавшись ответа, задала другой вопрос: – А куда ты направляешься?

      Эдгар испытал странное, незнакомое ранее чувство. Очень давно никто не спрашивал его, куда он держит путь. Может, и вовсе никогда. А ещё великан внезапно обнаружил, что его слов, слепых и беспомощных, как кутят, здесь ползает гораздо больше, и уже не мог удержать их товарищей: тонкие, как пергамент, губы порвались, извергнув целый поток слов.

      – Куда-нибудь, где проезжает хорошо, если одна за три дня телега. Старамо держаться далеко от дорог и трактов. Столько людей… я действую им на нервы.

      – Тебе всё равно, куда ехать?

      – На перекрёстках сворачивать на самую неприметную дорогу, где больше кустарника, туда, где вязнут ноги. У меня есть осёл. Иногда я доверяю ему выбирать направление.

      – А разбойников не боишься?

      – Нечего взять с такого убогого, как я. Жалкий человече, без титулов, без богатств, без слуг, без оружия… я как беззубый рот.

      Девочка затихла. Похоже, она ожидала другого ответа. Эдгар вытащил пробку из бутыли с вином и хорошенько прополоскал рот. Во рту ещё оставался вкус гнилых яблок, которыми пропах дом крестьянина. Удивительно, но он стал только крепче. Эдгар только теперь понял, что вино сделано из тех же яблок.

      – Мы можем утащить поросёнка.

      В голосе ребёнка послышались новые нотки. Такие могли бы проснуться одним недобрым утром в глотке мирного вулкана, который спал в течение столетий и на мохнатом боку которого начали выпасать свои стада пастухи. И снова Эдгар дёрнулся, задрожал. Влага потекла у него по подбородку, на шею.

      – Живу подаянием, – торопливо растолковал Эдгар. Он пришёл в необъяснимое волнение. – Воровство перед Иисусом тяжёлый грех, а я – великий грешник. Я крал луковицы, морковь, корнеплоды, но лишь для того, чтобы немного усмирить голод. Красть лишь у тех, кто смог бы отдать, но презрел заветы, забыл заповеди, стал жадным и слепым… или же просто-напросто не прошёл мимо меня, алкающего, а шёл на другом конце рыночной площади. Я сам прохожу мимо, понимаешь? Но никогда я не крал чего-то, чего не смог бы съесть прямо там, за один присест.

      – Я разрешаю, – с удивительно взрослой ноткой пренебрежения сказала девочка. – Это же мои родители. Считай, что это моё приданное. Когда мы найдём мне жениха, оно будет очень кстати.

      Эдгар помотал головой. Этот человеческий ребенок всё больше и больше его изумлял. Она говорит взрослыми словами, а потом начинает чирикать, как воробей: ровно столько же смысла в её словах. Позже, глубокой ночью, он пришёл к неожиданному выводу, что сам не очень хорошо представляет, какие слова пристали взрослым, а какие детям – потому, что недостаточно общался с теми и с другими.

      – Таскать за собой порося? Всё время?

      – Скажем