Бумеранг на один бросок. Евгений Филенко

хвостом – примеривалась, как бы точнее упасть сверху на голову жертвы. «Убить! Убить чужого!» – кричало ее тело.

      Что там у Забродского поблескивает металлом в руках?..

      – Нет! – заорал я.

      Снова оттолкнул тетю Олю с неожиданной силой – она с размаху села. Я и сам едва не упал рядом с ней – ноги меня не держали.

      – Людвик, не смей, курва мать! – проревел дядя Костя.

      Тот что-то выкрикнул задушенным голосом, наводя на кошку свое оружие.

      Это ее тоже не остановит.

      Я схватил Читралекху за бока – она зарычала горловым рыком и попыталась вывернуться. Еще один хороший удар наотмашь лапой с изостренными когтями – и я труп…

      Она не ударила.

      Узнала меня. Меня, свою самую любимую вещь в этом мире. Этой вещи ничто не угрожало, никто на нее не посягал. Я прижал Читралекху к себе, притиснул к щеке ее круглую шерстяную башку… Она позволила мне эту вольность. Я ощутил жесткое касание ее усов и взволнованное пыхтение в своем ухе. Ее ставшее невероятно тяжелым и твердым тело содрогалось от возбуждения. Потом она лизнула меня в лицо, словно здоровалась. И в самом деле, мы не виделись с самого утра.

      Я попятился, унося ее подальше от перил.

      Потом я упал…

      Меня успели подхватить. Это была мама. До смерти перепуганная, зареванная, трясущаяся. Она повторяла одно и то же: «Господи, что же ты натворил, что ты натворил…»

      Ничего такого я не натворил. Ну разве что спас этому… Ивану Петровичу Сидорову-Забродскому… его несчастную жизнь.

      А вот что натворила она!

      Вокруг меня происходило какое-то движение, откуда-то издали, из-за плотной пелены доносились приглушенные голоса. Сил у меня не оставалось вовсе, и я просто закрыл глаза.

      Потом отобрали Читралекху – она уже успокоилась и размеренно рокотала у меня на груди. Наверное, это была мама, потому что никому другому эта бестия не покорилась бы. Меня подняли на руки – право слово, как младенца! – и понесли.

      16. Сидоров-Петров-Джонс, он же Забродский

      Я сидел на веранде, держал в здоровой руке стакан сока, а больную, обработанную, с аккуратно заклеенной цапиной, прижимал к груди. Мне было больно и стыдно. Цапина зудела и ныла, голова немного кружилась. В общем, ничего страшного, отчего следовало бы лишаться чувств и позволять Консулу тащить себя, как младенца, на руках… На коленях у меня сидела умиротворенная Читралекха, жмурилась, урчала и нехотя вылизывала заднюю лапу. Ее безмятежность была обманчива: я чувствовал, как напрягалось ее тело всякий раз, когда кто-то из чужих оказывался в пределах досягаемости когтей. К счастью, чужие это понимали и благоразумно держались на расстоянии. «Убить бы всех этих грызунов…» – мечтала гадкая кошара всем своим телом.

      Фенрис маялся на цепи в подвале и тоже, судя по скулежу, не находил себе места от стыда. Для его собачьего самолюбия, наверное, невыносима была мысль о том, что он, большой и сильный пес, дал слабину и позволил себя остановить, а растленная глупая кошка, ничего не понимающая в охранном деле, выполнила